Наклонившись ко мне, сверкая черными глазами и страдальчески искривив рот, Воздуходуев прошептал:
— С ума ты сошел, что ли? Зачем ты познакомил свою жену со мной?!
— А почему же вас не познакомить? — спросил я удивленно.
Воздуходуев опустился в кресло и долго сидел так, с убитым видом.
— Эх! — простонал он. — Жалко женщину.
— Почему?
— Ведь ты ее любишь?
— Ну… конечно.
— И она тебя?
— Я думаю.
— Что ж ты теперь наделал?
— А что?!
— Прахом все пойдет. К чему? Кому это было нужно? И так в мире много слез и страданий… Неужели еще добавлять надо?
— Бог знает, что ты говоришь, — нервно сказал я. — Какие страдания?
— Главное, ее жалко. Молодая, красивая, любит тебя (это очевидно) и… что ж теперь? Дернула тебя нелегкая познакомить нас…
— Да что с ней случится?!!
— Влюбится.
— В кого?!
Он высокомерно, с оттенком легкого удивления поглядел на меня.
— Неужели, ты не понимаешь? Ребенок маленький, да? В меня.
— Вот тебе раз! Да почему же она в тебя должна влюбиться?
Удивился он:
— Да как же не влюбиться? Все влюбляются. Ну, рассуждай ты логично: если до сих пор не было ни одной встреченной мною женщины, которая в меня бы не влюбилась, то почему твоя жена должна быть исключением?
— Ну, может быть, она и будет исключением.
Он саркастически усмехнулся. Печально поглядел вдаль:
— Дитя ты, я вижу. О, как бы я хотел, чтобы твоя жена была исключением… Но — увы! Исключения попадаются только в романах. Влюбится, брат, она. Влюбится. Тут уж ничего не поделаешь.
— Пожалел бы ты ее, — попросил я.
Он пожал плечами.
— Зачем? От того, что я ее пожалею, чувства её ко мне не изменятся. Ах! Зачем ты нас познакомил, зачем познакомил?! Какое безумие!
— Но, может быть… Если вы не будете встречаться…
— Да ведь она меня уже видела?
— Видела.
— Ну, так при чем тут не встречаться?
Лицо мое вытянулось.
— Действительно… Втяпались мы в историю.
— Я ж говорю тебе!
Тяжелое молчание. Я тихо пролепетал
— Воздуходуев!
— Ну?
— Если не ее, то меня пожалуй.
В глазах Воздуходуева сверкнул жестокий огонек.
— Не пожалею. Пойми же ты, что я не господин, a раб своего обаяния, своего успеха. Это — тяжелая цепь каторжника, и я должен влачить ее до самой смерти.
— Воздуходуев! Пожалей!
В голосе его сверкнул металл;
— Н-нет!
В комнату вошла молодая барышня, хрупкого вида блондинка, с раз навсегда удивленными серыми глазами.
— Анна Лаврентьевна! — встал ей на встречу Воздуходуев. — Отчего вы не пришли ко мне?
— Я? К вам? Зачем?
— Женщина не должна спрашивать: «зачем?». Она должна идти к мужчине без силы и воли, будто спящая с открытыми глазами, будто сомнамбула.
— Что вы такое говорите, право? Как так я пойду к вам ни с того, ни с чего.
— Слабеет, — шепнул мне Воздуходуев. — Последние усилия перед сдачей.
И отчеканил ей жестким металлическим тоном:
— Я живу: Старомосковская, 7. Завтра в три четверти девятого. Слышите?
Анна Лаврентьевна бросила взгляд на меня, на Воздуходуева, на вино, которое мы пили, пожала плечами и вышла из комнаты.
— Видал? — нервно дернув уголком рта, спросил Воздуходуев. — Еще одна. И мне жалко ее. Барышня, дочь хороших родителей… А вот, поди ж ты!
— Неужели придет?!
— Она-то? Побежит. Сначала, конечно, борьба с собой, колебания, слезы, но, по мере приближения назначенного часа — роковые для нее слова: «Воздуходуев, Старомосковская, 7» — эти роковые слова все громче и громче будут звучать в душе ея. Я вбил их, вколотил в ее душу — и ничто, никакая сила не спасет эту девушку.
— Воздуходуев! Ты безжалостен.
— Что ж делать. Мне ее жаль, но… Я думаю, Господь Бог сделал из меня какое-то орудие наказания и направляет это орудие против всех женщин. (Он горько, надтреснуто засмеялся). Аттила, бич Божий.
— Ты меня поражаешь! В чем же разгадка твоего такого страшного обаяния, такого жуткого успеха у женщин?
— Отчасти, наружность, — задумчиво прошептал он, поглаживая себя по впалой груди и похлопывая по острым коленям. — Ну, лицо, конечно, взгляд.
— У тебя синее лицо, — заметил я с оттенком почтительного удивления.
— Да. Брюнет. Частое бритье. Иногда это даже надоедает.
— Бритье?
— Женщины.
— Воздуходуев!.. Ну, не надо губить мою жену, ну, пожалуйста.
— Тссс! Не будем говорить об этом. Мне самому тяжело. Постой, я принесу из столовой другую бутылку. Эта суха, как блеск моих глаз.
Следующую бутылку пили молча. Я думал о своем неприветливом суровом будущем, о своей любимой жене, которую должен потерять, — и тоска щемила мое сердце.
Воздуходуев, не произнося ни слова, только поглядывал на меня да потирал свой синий жесткий подбородок.
— Ах! — вздохнул я, наконец. — Если бы я пользовался таким успехом…
Он странно поглядел на меня. Лицо его все мрачнело и мрачнело — с каждым выпитым стаканом.
— Ты бы хотел пользоваться таким же успехом?
— Ну, конечно!
— У женщин?
— Да.
— Не пожелал бы я тебе этого.
— Беспокойно?
Он выпил залпом стакан вина, со стуком поставил его на стол, придвинулся, положил голову ко мне на грудь и, после тяжелой паузы, сказал совершенно неожиданно:
— Мой успех у женщин. Хоть бы одна собака посмотрела на меня! Хоть бы кухарка какая-нибудь подарила меня любовью… Сколько я получил отказов! Сколько выдержал насмешек, издевательств… Били меня. Одной я этак-то сообщил свой адрес, по обыкновению гипнотизируя ее моим властным тоном, a она послушала меня, послушала, да — хлоп! А сам я этак вот назначу час, дам адрес и сижу дома, как дурак: a вдруг, мол, явится.
