1
Все вокруг было белым-бело, и белизна казалась враждебной, а город выглядел строгим и равнодушным. Город высокомерно взирал на нас, он был погружен в свои мысли, и ему как будто не было дела до мирской суеты и превратностей бытия.
И все же, говорил я себе, над всем этим высятся деревья. Я вспомнил, что, когда корабль в пучке приводных лучей, пойманных нами в открытом космосе, уже спускался на посадочное поле, — тогда именно лес навел нас на мысль о загородном местечке. Наверно, мы опускаемся на деревню. Может быть, говорил я себе, на деревню, похожую на ту старую белую деревеньку в Новой Англии, которую я видел на Земле, на то селеньице, уютно расположившееся в долине веселого ручья, среди холмов, покрытых по-осеннему пламенеющими кленами. Теперь, оглядываясь вокруг, я был приятно удивлен новой встречей с райским уголком. Тихое, мирное местечко и, конечно же, здесь живут тихие и мирные существа, и их не коснулись причудливые нравы и диковинные обычаи, которых я в избытке навидался на других планетах.
Но это не деревня. И ничего общего с деревней. Меня обманул лес, возвышающийся над белизной, он напоминал мне сельский пейзаж. Нельзя было и представить себе, что деревья могут парить над городом, причем городом, разросшимся вверх настолько, что увидеть его самые высокие башни можно, только запрокинув голову.
Город врывался в небо, словно горная цепь без предгорий, резко возвышающаяся над плоской равниной. Он окружал посадочную площадку всей своей громадой, подобно высоким трибунам, овально окаймляющим спортивное поле. Когда мы смотрели на город из космоса, он был ослепительно белым. Но теперь блеск исчез, и белизна приобрела нежный бархатистый оттенок. Перед нами предстал город цвета фарфоровой безделушки, освещаемой тусклым огоньком свечи.
Город был белым, и посадочная площадка была белой, и небо — таким бледно-голубым, что тоже казалось белым. Все абсолютно белое, кроме деревьев, венчающих невероятно высокий город.
Я все еще изучал город и деревья, откинув голову, и от этого шея начала уставать. Я перевел взгляд на поле и только теперь заметил другие корабли, очень много кораблей. Кораблей даже больше — удивился я, — чем бывало на крупных и оживленных площадках, которые я встречал в галактике. Корабли всевозможных размеров и форм, и все — белые, вот почему я не заметил их раньше. Белый цвет, сливаясь с белизной самого поля, служит им камуфляжем.
Все белое, думал я. Проклятая, целиком белая планета! И не просто белая, а особого белого цвета — кругом один и тот же фарфоровый отблеск. И город, и корабли, и само поле похожи на белые изваяния, вырезанные трудолюбивым скульптором из одной-единственной каменной глыбы.
Ничего не происходило. Ничего не двигалось. Никто не встречал нас. Город стоял как мертвый.
Вдруг сильный порыв ветра, одно сильное дуновение рвануло меня за куртку. И тут же я обратил внимание на то, что вокруг совсем нет пыли. Пыли, которую мог бы развеять ветер, или бумажных обрывков, которые бы он закрутил. Я потер ногой по земле, и трение не оставило следа. Посадочное поле было покрыто неизвестным материалом, на нем не скапливалась пыль. Поле выглядело так, словно его скоблили и чистили не больше часа тому назад.
Я услышал, как за спиной заскрипел трап. По лестнице спускалась Сара Фостер, и было заметно, что дурацкая баллистическая винтовка, висевшая на ремне через плечо, причиняет ей неудобство. Оружие качалось в такт ее шагам, угрожая застрять между перекладинами.
Я помог ей спуститься, и как только Сара оказалась на земле, она обернулась и изумленно уставилась на город. Изучая классические линии лица мисс Фостер и копну ее вьющихся рыжих волос, я вновь подумал, что Сара — по-настоящему красива. Только почему-то ее облику не доставало той нежной слабости, которая могла бы лишь подчеркнуть красоту.
Сара подняла руку и откинула локон. Он все время падал ей на глаза, еще с тех пор, как я впервые встретил ее.
— Я ощущаю себя муравьем, — сказала она. — Оно просто стоит там, глядя на нас сверху вниз. А вы не чувствуете взгляд?
Я покачал головой. Нет, я не чувствовал никакого взгляда.
— Каждую минуту, — сказала она, — оно может поднять лапу раздавить нас.
— А где другие? — поинтересовался я.
— Тэкк собирает вещички, а Джордж слушает — и, как всегда, со своим тупым умиротворенным выражением. Он говорит, что он — дома!
— О, Господи!
— Вы не любите Джорджа, — сказала Сара.
— Это не так, — заметил я. — Я не обращаю на него внимания.
Меня раздражает сделка сама по себе. Она бессмысленна.
— Но он привел нас сюда.
— Верно. И надеюсь, теперь он доволен.
А вот сам я не был доволен ничем. Ни величием города, ни окружающей белизной, ни спокойствием. Ни тем, что никто не вышел навстречу нам. Ни лучом, который привел нас на эту безлюдную посадочную площадку. Ни деревьями. Деревья не могут, не имеют права расти так высоко, как эти, возвышающиеся над городом.
Над нами раздался топот. Это были монах Тэкк и Джордж Смит. Джордж, громко пыхтя, пятился из люка, а Тэкк, который спускался первым, помогал его трясущимся ногам нащупать ступеньки.
