Чарльз Буковски
недавно я попал на многолюдную вечеринку — случай для меня, как правило, неприятный. по правде говоря, я нелюдим, старый пропойца, и пить предпочитаю в одиночку, надеясь разве что на Малера или Стравинского по радио. и всё–таки я оказался там, среди сводящей с ума толпы. причину объяснять не буду, поскольку это совсем другая история, быть может, более длинная, быть может, более запутанная, но стоя в одиночестве, отхлёбывая вино и слушая «Дорз», «Битлз» или «Аэроплан» вперемешку со всеми тамошними голосами, я понял, что нуждаюсь в сигарете. мои кончились. у меня, как правило, кончаются. и тут я увидел неподалёку двоих парней — безвольно болтающиеся руки, дурацкие нескладные тела, изогнутые шеи, рыхлые пальцы рук — в общем они напоминали резину, резиновые обрезки, они дёргались, растягивались, разваливались на куски.
я подошёл к ним:
— эй, сигареты у кого–нибудь из вас не найдётся?
тут резина и вовсе принялась трястись и подпрыгивать. я стоял и смотрел, а они резвились, с прихлопами и притопами.
— мы не курим, старина! СТАРИНА, мы не… смолим. сигареты.
— нет, старина, мы не курим, вот оно, значит, как, нет, старина.
хлоп–шлёп. топ–хлоп. резина. — мы едем в Ма–ли–бу–у–у, старина! ага, мы едем в Маллли–бУУУ! старина, мы едем в Ма–ли–бууууу!
— ага, старина!
— ага, старина!
— ага!
топ–хлоп. или шлёп–шлёп.
они не могли просто–напросто сказать мне, что у них нет сигарет. они должны были раскрыть мне свою точку зрения, свою религию: сигареты курят только твердолобые лохи. они собирались в Малибу, в какую–нибудь якобы уютную, спокойную хибару в Малибу — курнуть немного травки. чем–то они напоминали мне старых дам, продающих на углу «Уотчтауэр». вся толпа приверженцев ЛСД, СТП, марихуаны, героина, гашиша, отпускаемых по рецепту лекарств от кашля страдает «Уотчтауэровским» зудом: ты должен быть с ними, старина, иначе ты пропал, иначе ты мертвец. для тех, кто употребляет наркотики, такая похвальба превратилась в неотступную и ложную ПОТРЕБНОСТЬ. неудивительно, что их то и дело вяжут — употреблять наркоту потихоньку, для собственного удовольствия, они не умеют, им обязательно надо ВО ВСЕУСЛЫШАНИЕ объявить о том, к чему они приобщились. мало того, они склонны связывать всё это с Искусством, Сексом, Отказом от жизни в обществе. Их Кислотный Бог, Лири, велит: «бросайте общество. следуйте за мной.» потом он арендует в городе зал и берёт по пять долларов с носа за то, чтобы они послушали, как он толкает речи. потом рядом с Лири появляется Гинзберг провозглашает Боба Дилана великим поэтом. самореклама знаменитостей, так и не слезших с детского горшка. Америка.
ну да Бог с ними, ведь это тоже совсем другая история; в ней замешано множество рук и слишком мало голов — судя по моему рассказу, да и по тому, что есть на самом деле. однако вернёмся к нашим «посвящённым», любителям марихуаны. их язык. клёвый, старина. сечёшь. чувачьё. класс. нашенский. ненашенский. отпад. торчок. лох. пистон. крошка. папаша. и так далее и тому подобное. те же самые слова — или как их лучше назвать? — я слышал ещё в 1932 году, когда мне было двенадцать лет. то, что они на каждом шагу слышны четверть века спустя, не внушает особого уважения к любителю наркоты, особенно когда он считает их признаком высшего класса. происхождением большей части этого словесного пласта мы обязаны людям, пристрастным к серьёзным наркотикам, людям с ложкой и шприцем, а также старым негритянским джазовым музыкантам. терминология, употребляемая истинными «посвящёнными», нынче уже изменилась, однако так называемые парни с понятием, вроде дуэта, у которого я попросил закурить, до сих пор говорят на жаргоне 1932 года. а то, что марихуана рождает искусство, м–да, это сомнительно, и весьма. Деквинси сочинил несколько неплохих вещей, а «Пожиратель опиума» написан изысканным слогом, хотя местами и скучноват. к тому же большинству художников свойственно пробовать практически всё. они склонны к экспериментам, безрассудству, самоубийству. но марихуана появилась ПОСЛЕ того, как возникло Искусство, после того, как появился художник. травка Искусства не создаёт. однако для художника с именем она зачастую становится способом отдохновения, неким праздником жизни в виде сборищ курильщиков, а также чертовски полезным материалом, позволяющим заставать врасплох людей с душой нараспашку, а если и не нараспашку, то хотя бы не слишком строго охраняемой.
в 1830–х годах весь Париж говорил о курении гашиша и сексуальных оргиях у Готье. известно было и то, что Готье вдобавок пишет стихи. нынче в памяти людей сохранились в основном его сборища.
коснёмся другой стороны проблемы: я бы очень не хотел, чтобы меня арестовали за употребление и (или) хранение травки. это походило бы на обвинение в изнасиловании, когда вы только понюхали вывешенные на просушку трусики. травка попросту не настолько хороша. действие её большей частью основано на заранее внушённой самому себе вере человека в то, что он будет торчать. подмените её искусной ненаркотической подделкой, имеющей тот же запах, и большинство курильщиков почувствует такой же эффект: «эй, крошка, какая ХОРОШАЯ трава, просто класс!»
