Вопреки всему выжившим детям ГУЛАГа посвящается.
… М-а-а-м-а-а!…
Саша изо всех сил бежит в сторону своего барака и чувствует, что опять не успеет спрятаться.
Сзади, догоняя его, приближается дыхание овчарки. На пути – огромный валун. Слезы застилают Саше глаза. Он пытается обогнуть камень, однако лапы овчарки уже толкнули в спину. Он упал, сжался в комок, прикрывая лицо руками, чувствуя слюну, падающую из пасти овчарки, которая рвет на нем одежду. Саша, в страхе, еще раз закричал, призывая на помощь маму, и… проснулся.
Все лицо мокрое от слез, тело покрыто холодным потом от пережитого во сне ужаса.
Этот сон преследует Сашу около года, хотя та собака осталась далеко, там, где они жили раньше. Овчарка была обучена ловить людей и приказы выполняла четко. Такова была забава лейтенанта НКВД Смирнова в подвластном ему спецпоселке, обнесенном колючей проволокой. Несколько раз попадался в клыки овчарки и Саша. Это случалось, когда она выполняла команду: «Привести, раздеть».
Саша краешком одеяла утер слезы. Его взгляд остановился на привычном месте: неоструганных жердях верхнего топчана. Он еще не отошел от кошмарного сна, но постепенно повседневные заботы одолели его: надо проведать Шуру из соседнего барака. Они с мамой недавно прибыли сюда.
Впрочем, и сам Саша прожил здесь всего одну зиму. Раньше он с мамой Катей жил в другом месте, в бараке, где было много-много людей. Каждое утро мама относила его в другой барак, в котором их, таких, как он, было столько, сколько пальцев на руках. Из барака его никуда не выпускали, да и не в чем было выпускать, особенно зимой. Поздно ночью, опять сонного, она приносила его обратно, и он спал вместе с ней на нарах.
Здесь хорошо. У каждого свой топчан, и барак разделен стенками из бревен, и людей меньше. Сколько именно, Саша еще не знает, не умеет считать.
Он соскользнул с топчана (спал одетым, по ночам уже было прохладно), поставил перед умывальником чурочку, иначе до соска не доставал, ополоснул для очистки совести лицо. Мама Катя взяла с него твердое слово, чтобы он мылся по утрам, хотя, надо признать, очень не любил холодную воду.
Из тумбочки достал свою порцию: кашу и хлеб, на котором лежала корочка хлебца от маминой пайки. Она всегда ему оставляла, и на его вопрос, почему сама не ест, мама Катя, шутя, отвечала: – «Ты же видишь, что у меня зубов нет, а твои справятся с любой коркой!» Конечно, Саша справится с любой едой, да ее почему-то мало, а иногда и совсем нет, – в комендатуре говорят, что не привезли. Но Саше не привыкать и настроения это ему почти не портило: сейчас нет – потом будет. Когда очень хотелось есть, он забирался под одеяло, чтобы было теплее, и мечтал о целой буханке хлеба, величиной с него, и он всю ее съедал.
Маму Катю он видел редко: ранним утром, когда никакой шум не мог его разбудить, бригада, живущая в бараке, уходила в лес и возвращалась настолько поздно, что он уже спал. Ночью он всегда просыпался, чтобы убедиться, что мама Катя рядом, – и так до следующей ночи.
Сейчас нужно навестить Шуру. Она очень нравится Саше. Он быстро съел полпайки, остальное оставил на потом, сунул корочку в кармашек, который ему недавно пришили из кусочка материи, как у взрослых, открыл дверь, миновал сушилку и затопал босыми ногами к Шуре, в соседний барак.
По утрам земля подмерзала, но Саше все нипочем, лишь от холодной земли немного щекотно подошвам. Перед окошком, напротив которого, он знал, стоял топчан Шуриной мамы, Саша встал на бревно, служившее всем вместо лавочки, где они иногда сидели… Шура, увидев стоявшего на бревне Сашу, махнула рукой.
– Сейчас выйду.
Он присел на бревно и увидел идущую с ведерком Раю. Саша даже съежился, так ему не хотелось с ней встречаться. Рая на два года старше и иногда пребольно поколачивала, если он ее не слушался.
Ее конопатое лицо скривилось в улыбке:
– Чего сидишь? Шуру ждешь? Нужен ты ей!
– Никого я не жду! Просто отдыхаю.
– Ну и сиди, а я пошла на болото за клюквой. Вот уже наемся, она после заморозков сладкая!
Сразу за бараками было небольшое болотце, где росла клюква, да ее давно съели.
«Иди, иди, да подольше не приходи. Много ты там насобираешь!» – думает Саша, глядя вслед уходящей Рае.
– А чего это ты с Раечкой разговаривал? – спрашивает подошедшая Шура. – Ты же мне обещал, что никогда с ней говорить не будешь.
– Она дорогу на болото спрашивала, чего же мне молчать?
Шура уселась рядом. Саша вытащил из кармана корочку хлеба, разломил ее, посмотрел, какой кусочек больше, протянул Шуре.
– Ешь, мне мама Катя всегда корочку оставляет. У нее зубов нет.
– Саша, а почему ты ее так зовешь? Все говорят, что она твоя бабушка.
– Я знаю, но у Раи мама есть, у Франи есть, у тебя и у других, пусть и у меня будет.
– А где твоя настоящая мама?
Саша тяжело, совсем не по-детски вздохнул:
– Мама Катя говорит, что она далеко, приехать не может, но все равно приедет. У меня и сестра есть, она с мамой живет. Мама Катя обещает, что мы сами к ней поедем, когда НКВД нас отпустит. Пусть у меня пока две мамы будут. Я настоящую маму не помню, но знаю, что она меня любит и не забыла, хочет приехать. Но и ее НКВД не пускает, говорят, что много работы, пока весь лес не вырубят, никто никуда не уедет.
