Если сложить миллион долларов в пачки по сотне стодолларовых купюр в каждой, то получится ровно сто пачек. Эти деньги легко умещаются в обычном «дипломате» стандартного размера. Можно спрятать этот дипломат под кровать или, завернув его в несколько слоев полиэтилена, зарыть на садовом участке, а можно для оригинальности поехать в лес и привязать дипломат к сосне на высоте восьми метров, а на стволе сделать зарубки, чтобы потом легче было найти нужное дерево.
Но из-под кровати клад легко достанут квартирные воры, которым такая добыча обеспечит безбедную старость; на месте садового участка, пока его владелец лежит в больнице с переломом позвоночника, могут выстроить сервисный центр, а где находится нужное дерево, можно попросту забыть и до конца жизни бродить по лесу, разыскивая зарубки на соснах, бормоча проклятия и цепляясь отросшей бородой за сучья.
Поэтому в старое советское время, заботясь о благополучии граждан, их призывали хранить деньги в сберегательной кассе. Теперь же, в новые времена, нельзя проехать по городу и километра, не наткнувшись на какой-нибудь «Нашбанк», или «Честнобанк», или даже «Росзапсевфинчечбанк».
Илья Семенович Ростовцев, выбирая название для своего детища, решил придумать что-нибудь пооригинальнее и посовременнее, так в Городе появился еще один банк, который ничем, кроме названия, не отличался от десятков, а то и сотен других.
Назывался он просто и понятно — «Петробабки».
Дела банка шли как у всех, миллиардами долларов не пахло, однако главную свою задачу — обогащение лично Ильи Семеновича — «Петробабки» выполняли.
А на большее он и не рассчитывал.
Делами банка, понятное дело, управлял совет директоров, состоявший из двух человек; и в эту самую минуту Илья Семенович, сидя в роскошном кресле, которому мог позавидовать сам президент, показывал своим директорам, кто в доме хозяин.
— Какие еще партнеры? — кипятился Ростовцев, роняя на настоящий персидский ковер пепел от вонючей, но дорогой сигары. — Вы что тут все, с ума посходили? Переводить деньги в Турцию! Если вас кинут, то вы будете рассчитываться со мной до конца дней своих. Немедленно отозвать бабки и больше такого не делать!
— Ну, Илья Семенович, — урезонивал его первый директор, — это же проверенные люди, они же русские, хоть и в Турции…
— Да, — поддержал второй директор, — нормальные русские. Из Гомеля.
— Вот именно, — Ростовцев воздел сигару к небу и обсыпал себя пеплом, — русские, да еще из Гомеля! Знаю я таких русских. Будь они турками или даже албанцами, я бы слова не сказал. А если русские из Гомеля — то увольте меня от таких сделок. Я сам себе русский. Почти.
Ткнув сигару в пепельницу, Ростовцев недовольно посмотрел на директоров и, переменив позу, сказал:
— Деньги из Анкары — вернуть. Все. Разговор окончен.
Он налил себе стакан минералки и жадно выпил.
День был жаркий, и Илья Семенович предпочел бы провести его в своей роскошной фазенде на берегу Залива, вдали от душного и пышущего недобрым жаром Города, но дела, дела…
Кто же еще будет заниматься делами?
Если сам не сделаешь, никто за тебя не сделает.
На лбу Ильи Семеновича выступила испарина, и, утершись белоснежным платком, он сказал:
— Ну а что там с Москвой?
Второй директор открыл было рот, чтобы ознакомить хозяина с блестящими московскими перспективами, но тут дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появился сотрудник службы безопасности банка, одетый в черный похоронный костюм и белую рубашку.
Илья Семенович мгновенно разогрелся до температуры автомобильного прикуривателя и заорал:
— Вам что, непонятно, что у меня совещание? Как фамилия? Буркин? Гуркин?
— Чуркин моя фамилия, — растерянно ответил охранник, — тут такое дело…
Он отошел в сторону, и в кабинет, пугливо озираясь, вошла женщина неопределенного возраста. На ней был бесформенный выцветший плащ образца восемьдесят затертого года, колхозный платок, прикрывавший жалкие сероватые волосы, и толстые очки, делавшие ее глаза большими и глупыми.
Ростовцев сразу определил ее как домохозяйку.
Бедную.
— Ну и что это? — Ростовцев нахмурился. — Это у нас клиент такой пошел, что ли? Или этой мадам нужна милостыня? Так будет вам известно, что я не подаю. Буркин… Э-э-э… В общем — закрой дверь с той стороны.
Чуркин развел руками и оглянулся на женщину.
— Так у нее…
— Что у нее? — Ростовцев поморщился. — Ну что у нее может быть?
Женщина шагнула вперед и сняла плащ.
Ростовцев увидел, что у нее, и слегка побледнел.
Оба директора замерли, а охранник пятясь вышел из кабинета и осторожно закрыл за собой дверь.
На женщине красовалась офицерская портупея, на которой были закреплены несколько ярко-красных цилиндрических предметов с маркировкой на заграничном языке. Насмотревшийся американских фильмов Ростовцев моментально распознал в этих предметах мощные толовые шашки и побледнел еще больше.
Потом он увидел прикрепленную к портупее черную коробочку, на которой светились два глазка. Один из них, зеленый, горел постоянно, а другой, красный, тревожно мигал.
От коробочки к празднично сверкавшим толовым шашкам шли витые зеленые и желтые провода; другие провода, красного цвета, опутывали бесформенное туловище женщины, и было на этой сбруе еще что-то похожее на дверные глазки, но Ростовцев, уже совершенно не понимая, что происходит, не стал расспрашивать женщину о назначении тех или иных устройств, закрепленных на ней, а вместо этого громко сглотнул и, указав пальцем на страшное сооружение, громоздившееся вокруг испуганной домохозяйки, спросил:
