— Возьмите ее.
В голосе отца Агнес звучала мольба, но глаза его были сухими. Мать Агнес стояла позади мужа, машинально выжимая выстиранное полотенце.
— Я не могу ее взять, — ответил Брайан Ховарт.
«Как у меня только язык повернулся отказаться?» — удивился себе Ховарт.
До гибели республики Биафра[1] (вместе с которой, наверное, погибнет большинство ее жителей) оставались считанные дни. Да, уже даже не недели, а дни. Ховарты были в числе последних иностранцев, улетавших отсюда. Брайан успел полюбить людей из нигерийского племени ибо,[2] и родители Агнес давным-давно перестали быть только слугами и стали его друзьями. Да и сама Агнес — смышленая пятилетняя девчушка, можно сказать, подружилась с Ховартами с самого рождения. По-английски она заговорила раньше, чем на своем родном языке. Агнес обожала игру в прятки и целыми днями пряталась в укромных уголках дома Ховартов. Смышленая, подающая надежды чернокожая девочка.
Работа корреспондента приучила Брайана тщательно отделять слухи от фактов, особенно в Африке и во время войны. Однако он вполне доверял известиям о том, что нигерийская правительственная армия в Биафре не щадит даже детей. Солдатам совершенно наплевать, что у тамошних детишек симпатичные рожицы, что они не по годам сообразительны и обладают удивительным чувством юмора. Агнес, как и ее родителей, ожидала смерть от удара штыком, поскольку и она принадлежала к племени ибо.
Ибо сделали то же, что полвека назад сделали японцы: раньше соседних племен приобщились к современной жизни. Выгоды от прорыва к достижениям цивилизации были весьма ощутимы, однако вызвали у соседних народов не желание последовать примеру соседей, а зависть и недовольство.
Японцы на своих островах сумели выжить. Люди племени ибо жили почти в самом центре африканского континента, и здесь подобные дерзости не прощались. Биафру пытались прикончить и экономической блокадой, и силой оружия. Мировое сообщество не вмешивалось, а только наблюдало. Впрочем, не только наблюдало, потому что нигерийская правительственная армия, превосходящая по численности армию Биафры, была вооружена британским и советским оружием.
— Я не могу этого сделать, — повторил Брайан Ховарт и тут же услышал, как жена его прошептала:
— Ты это сделаешь, иначе я останусь здесь.
Его жену тоже звали Агнес, и маленькую Агнес назвали в ее честь. Малышка была у своих родителей единственным ребенком.
— Прошу вас, — сказал отец Агнес.
Его глаза по-прежнему оставались сухими, а голос — почти ровным. Он просил за дочь, но весь его облик говорил: «Я не утратил гордости. Я не стану становиться на колени и умолять, рыдая. Я обращаюсь к вам как равный к равному и прошу: возьмите мое сокровище. Ведь я скоро погибну и не смогу ее защитить».
— Ну как же мы ее возьмем? — беспомощно прошептал Брайан жене.
В самолете было ограниченное число мест, и иностранным корреспондентам строго-настрого запрещалось брать с собой жителей Биафры.
— Просто возьмем, и все, — шепотом ответила жена. Брайану ничего другого не оставалось, кроме как протянуть руки и подхватить девочку.
Отец Агнес кивнул и сказал:
— Спасибо, Брайан.
Ховарт не удержался от слез.
— Мне очень жаль. Если какой-нибудь народ и заслуживает свободы…
Но родители Агнес уже бежали к лесу, ведь с минуты на минуту могла появиться нигерийская армия.
Ховарты повели девочку к отрезку бывшей автострады, служившему последним аэродромом в свободной Биафре. Там стоял транспортный самолет, совершенно не приспособленный для перевозки пассажиров, но набитый иностранными корреспондентами и их багажом. Агнес оказалась не единственным местным ребенком на борту.
Весь полет Агнес сидела с широко раскрытыми глазами. Она не плакала. Даже в раннем детстве она плакала мало. И сейчас она молчала, вцепившись в руку Брайана Ховарта.
Когда самолет приземлился на Азорских островах, где Ховартам предстояло пересесть на пассажирский лайнер, летящий в Америку, Агнес наконец спросила:
— А как же мои родители?
— Они не смогли с нами полететь, — ответил Брайан.
— Почему?
— На самолете было мало места.
Агнес обвела глазами пространство салона, где другим взрослым парам вполне хватало места, чтобы стоять, сидеть и лежать, и поняла: ее родители не полетели вместе с Ховартами по другим причинам. Более серьезным.
— Теперь ты будешь жить вместе с нами в Америке, — сказала миссис Ховарт.
— Я хочу жить в Биафре, — возразила Агнес, и ее звонкий голос разнесся по всему самолету.
— А с нас довольно, — сказала женщина, сидевшая впереди. — Мы по горло сыты тамошней жизнью.
Больше Агнес не произнесла ни слова — сидела и безучастно смотрела на проплывавшие внизу облака. В Нью-Йорке Ховартам нужно было сделать еще одну пересадку, чтобы добраться до родного Чикаго.
— Вот мы и дома, — произнес Брайан, когда их путешествие закончилось.
— Дома? — повторила Агнес, глядя на двухэтажный кирпичный дом за деревьями и на яркое пятно уходившей к улице лужайки. — Это не мой дом.
Брайан не пытался ее переубедить. Родной дом Агнес остался в Биафре, а у человека не может быть второго родного дома.
Спустя несколько лет Агнес уже плохо помнила свое бегство из Африки. В памяти осталось лишь несколько ярких эпизодов: когда они приземлились на Азорских островах, она проголодалась и Брайан дал ей два апельсина. Еще эпизод: обстрел транспортного самолета из зениток. Агнес помнила, как самолет качнулся, когда в опасной близости от борта разорвался снаряд. Но сильнее всего в ее память врезался белый человек, сидевший напротив. Белый человек в полутемном салоне транспортного самолета. Он все время смотрел то на Агнес, то на Ховартов. Брайан и его жена тоже были чернокожими, но их предки не раз вступали в браки с белыми, поэтому цвет кожи супругов отличался от цвета кожи чистокровных африканцев. Сообразив, что маленькая Агнес не их дочь, белый человек не выдержал и спросил:
