Ванька умер в самом конце сентября.
За окном шумел дождь, холодный ветер завывал потерявшей хозяина собакой. А Ванька, три дня метавшийся в горячечном бреду, изумленно распахнул бездонные, синие-синие глаза и перестал дышать.
Лиза зарыдала, будучи не в силах поверить в случившееся. В палате тут же поднялась суета, Ваньку куда-то повезли. А она осталась сидеть одна, в ступоре глядя в стену.
«Его спасут, его обязательно спасут» – молоточком стучала в голове одна-единственная мысль.
Когда дверь палаты открылась, Лиза не сразу поняла, что нужно поднять голову.
– Все, – сказал пожилой врач, старательно глядя в стену, – сердце не выдержало… Вашему сыну ничем не поможешь.
– Нет… как же… – прошептала Лиза. – Это невозможно… ему всего двенадцать. Он должен, должен жить!
Врач молчал, почему-то спрятав руки за спину, и тут до Лизы дошло, что случившееся – не бред и не страшный сон. Голова загудела, точно по ней ударили чем-то тяжелым, лампа под потолком словно померкла.
Лиза зарыдала, ее затрясло. Она метнулась куда-то в сторону, не зная и не понимая, куда бежит. Но сильные руки подхватили ее, удержали, в одной из них блеснул шприц.
– Не стоит так переживать, не стоит, – пробормотал врач, всаживая в предплечье Лизы стальную иглу.
В день похорон небо очистилось. Нежаркое осеннее солнце купалось в пронзительной голубизне и Лизе было больно смотреть вверх. Глаза начинали слезиться.
Пробивающиеся сквозь кроны старых вязов лучи падали золотым шитьем на темную одежду собравшихся. Молчаливые и подавленные, прижавшись друг к другу, стояли парни и девчонки из Ванькиной школы. Всхлипывала Нина Семеновна, классная руководительница.
Пронзительно каркали рассевшиеся по деревьям вороны, похожие на куски черной жирной грязи. Глухо стучали о крышку маленького гроба комья земли.
Родственники, друзья, приятели Ваньки подходили к Лизе по очереди, что-то говорили. Она кивала, не слыша ничего, пропуская слова мимо ушей, а все лица слились для нее в одно – белое, плоское точно блин и, несмотря на показное сочувствие, равнодушное.
Бросив взгляд на могилу, Лиза удивленно моргнула. Там, рядом с холмиком свежей земли, сидел непонятно откуда взявшийся серый котенок. Он невозмутимо умывался, а когда поднял голову, то Лиза вздрогнула. Глаза у звереныша оказались ярко-синие, такие же как у Ваньки.
Она зажмурилась, а когда подняла веки, около могилы было пусто.
«Это нервы, – подумала Лиза, ощущая, как дрожат руки. – И не такое привидится».
Вечером, вернувшись домой, в пустую теперь и неуютную квартиру, Лиза зашла в комнату к Ваньке. Еще до похорон она думала о том, чтобы все здесь перестроить и изменить. Убрать все, что могло задеть болезненную рану, оставшуюся на месте памяти об умершем сыне.
Со стены на нее глядел календарь с рыжей кошачьей мордой, за стеклами книжного шкафа уютно устроилось десятка полтора котов – серых, полосатых, черных и белых.
На шкафу пялил глаза-пуговки самый большой и старый кошак – мягкая игрушка, купленная, когда Ваньке было три года. На серой шерсти виднелись белые пятна вытертостей.
Ванька был помешан на кошках, собирал их статуэтки и не один год просил мать завести живого котенка. Лиза отказывалась, говоря, что некому будет ухаживать за животным летом, когда они уедут на дачу.
Коты смотрели на Лизу настороженно, точно живые, и под этими немигающими взглядами она ощутила, что не в силах чего-либо здесь изменить, поменять мебель, даже передвинуть стол.
Лиза постояла несколько мгновений, а потом тихо вышла, прикрыв за собой дверь.
Шли дни, отшумели сентябрьские дожди, октябрь устлал улицы ковром из желтых и алых листьев. Зрелая осень заявила о своем появлении мозглой сыростью и затянула небо пологом из туч, плотных, как мешковина.
Жизнь потихоньку возвращалась в прежнюю колею. Лиза ходила на работу, проводила там по девять часов, а затем возвращалась домой. Включала телевизор и с болезненной внимательностью вглядывалась в мелькающие на экране картинки. Всматривалась, только чтобы не замечать того, что теперь в квартире кроме нее, никого нет. Вслушивалась в болтовню ведущих и участников реалити-шоу, чтобы не слышать царящей вокруг гулкой, похожей на кладбищенскую тишины…
В комнату Ваньки она заглядывала лишь во время уборки. Стирала пыль и мыла пол, стараясь не встречаться взглядом с многочисленными котами, единственными обитателями помещения.
Лизу мучило дурацкое ощущение, что она перед ними в чем-то виновата.
Однажды, вернувшись домой, Лиза обнаружила на обитой дерматином двери квартиры длинные параллельные царапины, словно кто-то полосовал ее ножом или когтями.
При мысли о когтях Лизу продрала дрожь. Расстояние между порезами было достаточно велико и оставивший их зверь никак не мог быть обыкновенной кошкой…
Лиза в испуге оглянулась и спешно полезла в сумочку за ключами. Трясущимися руками открыла дверь и проскользнула в квартиру, ощущая, как колотится о ребра сердце.
Внутри было тихо и пусто, гулко тикали часы в гостиной.
Сняв сапоги и избавившись от плаща, Лиза прошла в казавшийся некогда таким уютным полумрак. Включила свет, потянулась к пульту телевизора, и в этот момент из комнаты сына раздался шорох.
![Записки театральной крысы [старая орфография]](/storage/book-covers/b3/b3ac10eca6b3eba23d13266ee7aaf52f330262d9.jpg)
