Оранжевые чудовища упали в долину на исходе ночи, как этого и хотел Ален Прелли. Они соскользнули на землю — можно даже сказать, вылились — из ставшего вязким пространства. Ален давно ждал их; если точнее, то с одного из дней своего детства, а сейчас ему исполнилось почти сорок… Он знал, он всегда знал, что рано или поздно псы пространства появятся, чтобы потрясти этот древний мир и, может быть, пробудить тех, кто переживет его гибель.
Вскоре после государственного переворота ему удалось скрыться из города под чужим именем. Он обосновался далеко на юге страны, между Эспарберенком и Сайксом, в отдельно стоявшем домике. Здесь он встретил Марину, простую нежную девушку, которая согласилась жить с ним, даря ему любовь, когда у него возникало желание. Он рассчитывал пересидеть в этом забытом богом и людьми уголке сотню-другую лет — или вечность — например, до конца диктатуры генерала Ларчера. Он мог бы вернуться в город потом, когда там перестанут сжигать книги. Можно не уточнять, что он не слишком надеялся на это.
В конце концов секретные службы добрались до него. Разумеется, рано или поздно это должно было случиться. Он даже удивлялся, что политическая полиция, эта зловещая организация, которая явно продержится еще немало времени, не вычислила его гораздо раньше. Разумеется, он был для них жалкой добычей — что-то вроде дикого голубя для охотника на кабанов!
Жандармам пришлось побеспокоиться, чтобы доставить ему повестку — на завтра его вызывали в ближайший комиссариат. Повестка была выписана на его настоящее имя, то самое, которое можно было прочитать на обложках нескольких книг, заслуженно упоминавшихся в черном списке правительства Ларчера. Может быть, это была ловушка? Или, возможно, они хотели, чтобы он сначала убрался из этих мест, чтобы потом арестовать его и казнить… Он подумал: так или иначе, дело проиграно. Он даже не попытался отрицать, что его действительно зовут Ален Прелли.
Марина возилась во дворе со своими овцами…
В определенном смысле, он добился, чего хотел. Он налил жандармам по стаканчику белого вина; ведь они не были виноваты в том, что произошло — в конце концов, не больше, чем кто угодно другой. Где-то в глубине сознания он испытывал своего рода признательность этим посланцам судьбы, не сознающим своей роли. Ален Прелли, изгнанник, неожиданно почувствовал себя сильнее, чем разыскивавшая его всесильная служба. Я не дамся им в руки, клянусь!
Он позволил разрастаться в себе гневу и протесту, которые научился сдерживать, когда еще был подростком. Гнев и протест вырвались наружу, чтобы начать невидимую подрывную работу; вскоре они должны были потрясти основы вселенной.
Он осознал, что наконец принял решение, откладывавшееся день ото дня, год от года из-за незрелости, слабости или мелкой подлости. Но все, что случилось, было к лучшему. Настали день и час, Ален Прелли!
Тюрьма и лагерь не пугали его, по крайней мере, он так думал. И перспектива возможных пыток казалась ему совсем не такой страшной, как сразу после переворота. Впрочем, они вряд ли оставят его в живых. Тюрьмы режима переполнены, и военным не нужен такой заключенный второго класса, как Ален Прелли. (Но, может быть, у нас сейчас нет никого второго класса, мой генерал?) Неважно. Если его отпустят, ему придется… может быть, он окажется вдали от Марины… на поселении в городе… будет вынужден заняться тем, что осталось от обычной жизни и работать в конторе, в магазине или на фабрике…
Нет!
Нет, решил он. Ему осталось несколько часов, чтобы проникнуться своим решением и дождаться последствий. Ален Прелли, ты не должен терять время понапрасну. Он позвал в дом Марину и показал ей повестку. Девушка взглянула на него с тревожной напряженной улыбкой. Потом отбросила пряди, закрывавшие половину лица. В глубине зеленых глаз сверкал лихорадочный блеск. Ее влажные губы, казалось, жаждали губ Алена.
— Что ты будешь делать?
Ален не ответил. Он сам еще точно не знал, что именно будет делать, но не сомневался, что это будет нечто ужасное.
— Ты пойдешь?
— В комиссариат? Да… Впрочем, нет. Не думаю, что это необходимо. Может быть, завтра в этом вообще не будет никакого смысла. Поживем — увидим.
Он вспомнил дом своих игр и встречу с Ан-Год-Уном. Именно в этот день все и началось! О, Владыка! Владыка Ан-Год-Ун! Настало время, когда ты должен выполнить свое обещание…
Марина снова спросила его:
— Что ты говоришь?
— Не знаю… Я думал о времени. Время умерло или почти умерло, моя дорогая. Пожелаем себе удачи!
* * *
Заканчивался июнь, но лето еще не наступило. Казалось, солнце излучало тревожащую смесь вялости и гнева. Иногда землю овевали волны теплого воздуха, за которыми на равнины обрушивался холодный ветер.
— Выпусти овец, Марина. Пойдем, погуляем.
— Мне сейчас хочется любить тебя, — прошептала Марина.
Он уже был Алканом Пугаром, героем комиксов, от которых был без ума тридцать лет назад. Он подхватил принцессу Жаир на руки, поднял ее и отнес на брачное ложе.
Он вспомнил про дом для игр. В те годы, когда ему было от восьми до двенадцати лет, он пережил волнующие часы в этой лачуге, давно заброшенной и на три четверти развалившейся. Даже до встречи с божеством, с великим Ан-Год-Уном, он не проникал туда без соблюдения особого, в некотором роде магического ритуала. Изъеденный ржавчиной язычок замка покидал свое гнездо с пронзительным зловещим скрипом. Щелкала задвижка, насекомые и небольшие ящерицы разбегались по стенам и прятались в разросшейся вокруг траве. Свет проникал в помещение, освещая на земляном полу фантастическую карту, на которой над всеми странами господствовала великая Жюртал-Азория, где простирались бесконечные степи и знойные пустыни, и где Алкан Пугар, рыцарь с дальнего юга, искал приключения и славу…
