Напоследок я все-таки съездил туда.
Не поставив в известность сестру Беатрикс. Она ведь не позволяет мне прогуляться даже по ровной дороге от Шпейерер-Хофа до мемориального кладбища или до Бирхельдер-Хофа, а это совсем недалеко, так что про Кольхоф с его крутым подъемом лучше даже не заикаться. Я рассказывал ей, как в былые годы мы с женой в окрестностях Кольхофа катались на лыжах. С утра поднимались на гору в битком набитом людьми, санками, лыжами и рюкзаками автобусе и потом дотемна толкались среди других отдыхающих на раскатанном, утратившем былую белизну, побуревшем склоне с обшарпанным деревянным трамплином. А на обед в Кольхофе подавали гороховый суп. У Клархен лыжи были лучше моих, каталась она тоже лучше и смеялась надо мной, когда я падал. А я, стиснув зубы, пыхтел, пытаясь расстегнуть кожаные крепления. У Амундсена лыжи были хуже, а ведь он покорил Южный полюс. Вечером мы возвращались усталые, но счастливые.
— Отпустите меня прогуляться в Кольхоф, сестра Беатрикс. Я пойду медленно-медленно. Мне так хочется на него посмотреть, чтобы вспомнить прошлое!
— Вы и так все помните, господин Зельб. Иначе вы бы мне ничего не рассказывали.
После двухнедельного пребывания в больнице Шпейерер-Хофа сестра Беатрикс позволяет мне разве что сделать несколько шагов до лифта, доехать до первого этажа, выйти на террасу, спуститься на лужайку и походить вокруг фонтана. Великодушие сестры Беатрикс простирается не далее пейзажа за окном.
— Полюбуйтесь, какой роскошный вид! Какая ширь!
В этом она права. Из окна палаты, которую я делю с чиновником финансового ведомства, открывается роскошный вид, за макушками деревьев расстилается долина, за нею отроги Хардта. Я смотрю в окно и думаю, что мне очень дороги здешние места, в которые меня во время войны забросил случай, — и все тут стало для меня родным. Но не думать же об этом сутки напролет!
И вот, дождавшись, пока пообедавший специалист по финансам уснет, я тихонько достал из шкафа костюм, быстро оделся, добрался до ворот, не встретив ни знакомых сестер, ни врачей, и попросил охранника, которому было все равно, кто я такой — беглый пациент или идущий домой посетитель, вызвать мне такси.
Мы поехали по дороге, ведущей вниз, в долину, — сначала мимо лугов и фруктовых деревьев, затем через лес — сквозь высокие кроны светило солнце, бросая яркие пятна на дорогу и кусты, — потом мимо деревянной хижины. Раньше отсюда было еще далеко до города, и возвращающиеся домой путники обязательно останавливались здесь на привал. Сейчас за вторым поворотом с правой стороны начинаются дома, а чуть дальше слева — горное кладбище. Мы притормозили перед светофором у подножия горы, возле старого павильончика, который мне всегда нравился: греческий храм с маленькой террасой и фронтоном, поддерживаемым двумя дорическими колоннами.
Прямая дорога на Шветцинген была свободна, так что добрались мы быстро. Таксист рассказывал о своих пчелах. Из чего я заключил, что он курит, и попросил сигарету. Она оказалась невкусной. Тут мы приехали, водитель меня высадил, пообещав через час заехать за мной, чтобы отвезти обратно.
Я стоял на площади Шлоссплац. Дом, где прежде был банк, уже привели в порядок. Леса еще не сняли, но окна вставили новые, каменную облицовку вокруг дверей и окон очистили от грязи. Оставалось только покрасить стены. И дом станет таким же нарядным, как его собратья, обступившие площадь, — двухэтажные, ухоженные, с цветочными ящиками на подоконниках. Пока непонятно, что же здесь откроют — ресторан, кафе, юридическую контору, медицинский кабинет или компьютерную фирму; заглянув в окно, я увидел только прикрывавшую пол пленку, стремянки, ведра и малярные валики.
Площадь была пуста, если не считать каштанов и памятника безымянной зеленщице со спаржей. Я вспомнил, что раньше на площади было трамвайное кольцо. Посмотрел на замок.
Чего я ждал? Что в доме откроется дверь и все они выйдут на улицу, выстроятся в ряд, раскланяются и со смехом разбегутся кто куда?
На солнце набежала туча, по площади пронесся холодный ветер. Мне стало зябко. Запахло осенью.
Все началось в воскресенье. Был февраль. Мы с Бригитой и ее сыном Мануэлем возвращались из Беерфельдена в Мангейм. Подруга Бригиты, переехавшая в Беерфельден из Фирнхайма, пригласила нас отпраздновать новоселье. Дети друг другу понравились, женщины никак не могли наговориться, и домой мы собрались уже ближе к ночи.
Только мы отъехали, как пошел снег, повалили большие, тяжелые, мокрые хлопья. Узкая лесная дорога поднималась в гору. Ни впереди, ни позади не было ни одной машины, навстречу тоже ни разу никто не попался. Снегопад усилился, на поворотах машину то и дело заносило, на подъемах она буксовала, а света фар едва хватало, чтобы не сбиться с пути. Весело болтавший еще минуту назад Ману замолчал, Бригита стиснула лежащие на коленях руки. Только собака Нонни спала как ни в чем не бывало. Печка грела слабо, но на лбу у меня выступила испарина.
— Давай остановимся и подождем, пока…
— Нет, Бригита, снегопад может затянуться на несколько часов. Если нас занесет, мы засядем надолго.
