Проходом через здешнее селение

— Ты, братец, пешком?

— На своих-с…

"Лес" (Островского).

Возвращаясь из уездного города Любима в своё село Берёзки, дядя Прохор, серьёзный и представительный мужик, говорящий на «о», обогнал троих, странно одетых, пешеходов и подвёз их на своей телеге за двугривенный до села.

Пешеходы эти были артисты драматического товарищества, лопнувшего среди летнего сезона: второй любовник и водевильный «с пением» Александров-Майский, комик-буфф Лисенко и инженю-комик Людмилина. Получив «на марку» за последний месяц по 6½ копеек, что составило на троих около двадцати рублей, все трое, не задумываясь долго, отрясли прах негостеприимного города X от ног своих, оставили всё своё имущество на общей квартире, которую они занимали, завещав его таким образом хозяйке, и отправились пешком до ближайшего уездного города Любима, не простившись ни с кем, и захватив с собой только самое необходимое: французский пейзанский костюм, цилиндр, поношенную фрачную пару, кое-что из гардероба г-жи Людмилиной, несколько пьес, кларнет, четвёрку табаку и разные мелочи.

В Любиме они рассчитывали дать вокально-инструментальный вечер, но им не повезло: как раз в это время город был взволнован несколькими дерзкими кражами и поэтому смотрел подозрительно на всяких незнакомцев; в первом же дворе, где путники решились попроситься на ночлег, на них натравили собак, причём пострадали «на самом видном месте» триковые полосатые брюки Александрова-Майского, а местный исправник попросил их «попросту» проваливать… и они «пошли» далее.

Нельзя сказать, чтобы они унывали. Тёплая, летняя погода, молодость, актёрское легкомыслие много способствовали хорошему расположению духа пешеходов. Самому старшему из них комику-буффу Лисенко было всего лет тридцать. Александров-Майский не более года назад променял место помощника бухгалтера городской управы на заманчивую карьеру артиста… («на грех в их городе зимовала труппа»…), ему было немного за двадцать, а Людмилина едва ли достигла и этого возраста.

Какими судьбами попала она на сцену, мы допытываться не станем. Достаточно знать, что актёрствовала она уже второй сезон, начав «с выходов», к жизни относилась легко, была хорошим товарищем, почему и сидела всегда без гроша и в настоящее время была «театральной женой» Лисенко. Оба они подходили как нельзя лучше друг к другу: их свело вместе легкомысленное отношение к собственной судьбе, цыганские нравы актёрствующей братии и, может быть, сходство «амплуа». Александров-Майский был также неравнодушен к Людмилиной, и Лисенко не мало трунил над Александровым-Майским, вышучивая его томные («профессиональные») взгляды… В общем все трое были дружны и чувствовали себя на подобие птиц перелётных. Голода ещё не испытали и не имели «паспортных» и других недоразумений.

На привалах Лисенко, в качестве главы семейства, располагался прежде всего на отдых, устроив нечто вроде полога из своей крылатки, Людмилина поправляла свою причёску перед крохотным зеркальцем, а Александров-Майский, в качестве влюблённого, разводил огонь, ходил за водой и делался настоящим поваром. Такое распределение труда установилось без всякого предварительного соглашения.

Дядя Прохор, убедившись, что его пассажиры не похожи ни на поджигателей, ни на беглых из тюрьмы, «покумекав» сам с собой, предложил им передохнуть сутки у него в избе, попросив за это целковый за «покой, кров и пищию». Предложение это было радостно принято, и в предприимчивой голове Лисенко немедленно как-то сама собой родилась счастливая мысль воспользоваться этим отдыхом с целью поправить «финансы», дошедшие до грустного положения: «один франк и несколько сантимов»…

Сидя в телеге, приятели вели нескончаемый разговор чисто профессионального свойства (известно, что ни о чём другом, кроме театра, русские провинциальные актёры не говорят). В десятый раз повторялись старые анекдоты, вспоминались разные сцены и случаи из собственной жизни. Людмилина с негодованием рассказала в пятый раз, как она «послала к чертям купеческого сына Недошивина, приславшего за ней извозчика», Александров-Майский вспомнил, как его принимали в Бузулуке в роли Колычева, которую он исполнил «внезапно», по случаю каприза «героя»… Лисенко больше молчал и думал, соображая нечто весьма важное. В таких занятиях время прошло незаметно. Наконец дядя Прохор сказал: «тпру» и остановил телегу у своего двора; из калитки выскочила некрасивая, сутуловатая баба, «хозяйка дяди Прохора», и, узнав в чём дело, объявила, что не пустит всяких «шатущих» в свой дом; дядя Прохор постращал свою бабу, и в конце концов трое пешеходов были водворены в чистой и просторной клети; та же негостеприимная хозяйка хлопотала над ужином, соболезнуя о Людмилиной: «Такая молоденькая, ровно девочка, и такую нужду видит»…

Результаты предприимчивости Лисенко обнаружились на другое же утро в виде большого листа белой бумаги (склеенного из двух) и прибитого к воротам дяди Прохора. На этом листе значилось: