О маленькой Хайрибэ

Это повесть о маленькой Хайрибэ, которая не умела разделить своё сердце.

Мне нашептали её высокие камыши, тихо шелестя своими длинными листьями от дыхания разгорячённой южной ночи; мне рассказал её рокотливый прибой Каспийского моря, ласкающий низменные берега, и белые чайки, вьющиеся над жёлтыми отмелями, наперерыв друг перед дружкой, говорили мне о маленькой Хайрибэ.

Давно это было… Много воды утекло в привольной Волге с тех пор… Как сон улетело прошлое.

Так же шумит Каспийское море, набегая резвыми струйками на песчаные косы, так же приходит и уходит «моряна»; так же шумят заповедные крепи камышей, где чуть заметны тропинки… Как и прежде, в обожжённой южным солнцем степи свистят у своих нор пугливые сурки, и дымят кочевые костры ленивых киргизов.

Но там, где я вдыхал когда-то вольный воздух прикаспийских степей, нет уже больше маленькой Хайрибэ; не нарушает её странная песенка, подобная песне жаворонка, затишье уснувших кочевых становищ!..

Давно это было, давно… Как сон улетело прошлое.

Сеид-Казы был богатый человек: он кочевал с табуном скакунов и огромным стадом овец. Три кибитки, украшенные туркменскими кошмами, служили жильём для его семейства. Сеиду-Казы было совестно перед людьми, владея такими богатствами, иметь мало жён, и поэтому у него их было несколько. Маленькая Хайрибэ была самой младшей из них, так как ей было всего четырнадцать лет. Может быть, потому Сеид-Казы любил её больше всех, и она могла жить, ничего не делая. Маленькая Хайрибэ была свободна как ветер, но свободна только в кошмовых стенах своей кибитки…

Она была очень странная, эта маленькая женщина-ребёнок: особенно странной её делал высокий белый тюрбан, украшавший головку. Лицо её скрывала густая фата, поверх которой весело и задорно выглядывали чёрные косые глазки. Неудобный женский костюм мешал её детской резвости. У Хайрибэ был приятный голосок, но говорила она так часто на своём киргизском наречии, что с трудом можно было уловить отдельные слова, и речь её напоминала стрекотание сороки, а когда она пела, то серые сурки, стоя на задних лапках, переставали свистеть, и робкие сайги[1], пробирающиеся к водопою, останавливались и любопытно прислушивались к странным звукам, будящим ночную тишь.

В жилах маленькой Хайрибэ текла кровь кочевников. Маленькой Хайрибэ с самого рождения не приходилось более месяца-двух жить на одном и том же месте. Кочевье прекращалось только зимой, когда вместо кибиток устраивались для жилья юрты, потому что в степи гуляли бураны, взметая белый снег, и неволя заставляла держаться поближе к обитаемым другими людьми местностям… Но что за жизнь зимой! Даже сурки спят в студёную пору в своих норках… Камыши умирают, и их обледенелые жёлтые листья жалобно стонут от ветра… Море облекается в ледяные покровы, и с берега не видно, где оно играет, свободное и бурливое…

Маленькая Хайрибэ скучала зимой. Домашние рукоделия, за которыми коротали долгие зимние вечера другие жёны Сеида-Казы, не привлекали её. Ей хотелось в степь, где так весело играют на солнце блестящие солончаки, где гуляют свободные стада, и скачут лёгкие скакуны. Сидя в душной юрте и слыша, как играет степной ветер, вздымая целые облака снежной пыли, маленькая Хайрибэ вспоминала о том, как шумит синее море, как полны звуками крепи[2], населённые всякой птицей, как румяные зори купаются в сонной глади вод… И скучно, и тесно казалось ей в закопчённой дымом очага юрте, и ждала она весёлую весну…

Необычайное оживление царствовало в киргизском становье в один тёплый августовский вечер. Сам важный Сеид-Казы вышел навстречу к подошедшему к берегу волжского протока пароходу, с которого скоро сошли гости, вздумавшие навестить богатого киргиза.

Сеид-Казы снимал в аренду обширные пастбища у одного из русских владельцев этой земли. За небольшую плату он покупал право кочевать где угодно по той самой степи, которая некогда принадлежала его предкам. Времена переменились, и теперь за вольную степь приходилось уплачивать «ясак»; эту дань вносил и отец Сеида-Казы, и дед его, и потому Сеид-Казы никогда не роптал на эту повинность и поддерживал доброе знакомство с уполномоченными владельца степи.

Один из них вздумал теперь посетить радушного кочевника и приплыл на промысловом пароходе в тот «эрик»[3], на берегах которого думал зазимовать Сеид-Казы и теперь раскинул своё становье.

В числе гостей был и Дмитрий Вьюгин, сын этого уполномоченного, молодой и любознательный, впервые знакомившийся с новой, странной жизнью Прикаспийского края. После дружеских взаимных приветствий, переводимых переводчиком, удалым капитаном, которого звали все (да и он сам себя) «Яшкой», не прибавляя отчества, гости тронулись в главную кибитку гостеприимного хозяина. Она была очень высока и обширна; на стенах висели персидские ткани, скрашивая грубую шерстяную материю, домашней работы, которая обтягивала бока и верх кибитки. Вместо сидений на полу были разложены толстые туркменские кошмы, прихотливо украшенные цветистыми узорами.

Усевшись на этих кошмах, на киргизский манер, т. е. поджав ноги, гости разложили перед Сеидом-Казы свой «пешкеш» — подарки, привезённые для него на память об этом посещении.