Берк Уинтерз оставался в пассажирском отсеке до самого последнего момента, когда «Старфлайт» опустился в космопорте Кахоры. Он просто не мог ни на кого смотреть — даже на Джонни Найлза, хотя тот был всегда ему симпатичен, — не мог управлять кораблем, своим кораблем, который так долго водил через космические просторы.
Он бы и не попрощался с Джонни, но избежать этого оказалось невозможно. Тот ждал Берка внизу, пока Уинтерз спускался по аппарели, и за его широкой ухмылкой таилась глубокая тревога.
Джонни протянул Уинтерзу руку:
— Пока, Берк. Ты заслужил этот отпуск. Развлекись на всю катушку.
Берк Уинтерз обвел взглядом огромную площадку космопорта, растянувшегося на несколько миль посреди оранжевой пустыни. Ревущий муравейник, скопище грузовиков, платформ, людей и космических кораблей — рудовозов, грузовых судов, лоснящихся красавцев-лайнеров типа «Старфлайта» — с цветами трех планет и дюжины колоний, но все равно вызывающе земных по стилю и формам.
Джонни проследил за его взглядом:
— Сколько раз видишь, а все равно дух захватывает, верно?
Уинтерз не ответил. Вдалеке, за много миль от грохочущих взрывов ракетных двигателей, посреди красных песков пустыни виднелся похожий на драгоценный камень гласситовый купол Кахоры — торгового центра Марса. Крошечное солнце устало глядело вниз, на него, и древние горы тоже взирали на купол, и дряхлый блуждающий ветер пролетал над Кахорой, и казалось, что планета просто терпеливо ждет, когда же город исчезнет с ее лица вместе со своим космопортом — как маленькая локальная инфекция, которая должна излечиться сама собой.
Уинтерз уже забыл про Джонни Найлза. Он был поглощен мрачными мыслями. Молодой офицер наблюдал за ним с тайной жалостью, и Уинтерз знал это.
Берк Уинтерз был мужчина крупный, сильный, закаленный годами полетов в открытом космосе. Тот же беспощадный, неистовый свет, опаливший его кожу до черноты, выбелил ему волосы, так что они казались почти седыми, а в последние несколько месяцев отблеск этого света поселился и в серых глазах Уинтерза. Природное добродушие ушло из них, и морщинки у рта, прорезанные веселым смехом, превратились в глубокие горькие шрамы.
Крупный мужчина, сильный мужчина, однако мужчина, больше не владеющий собой. На протяжении всего полета он буквально не выпускал изо рта маленькие венерианские сигареты с седативным эффектом. Он курил и теперь, и все равно руки его дрожали, а правая щека подергивалась в безостановочном тике.
— Берк. — Голос Джонни донесся словно издалека. — Послушай, Берк, это не мое дело, но… — Джонни помедлил, потом выпалил: — Не думаю, что Марс — самое для тебя подходящее место сейчас.
Уинтерз оборвал его тираду:
— Береги «Старфлайт», Джонни. Всего хорошего.
Он повернулся и зашагал вниз. Джонни проводил его взглядом.
К нему подошел второй пилот:
— Парень в полном раздрызге.
Джонни кивнул. Он злился, потому что любил Уинтерза. Джонни возмужал и дослужился до пилота под его началом.
— Дурак чертов. Ему нельзя было лететь сюда. — Он посмотрел на издевательски бескрайние просторы Марса и добавил: — У него здесь девчонка пропала. Ее тело так и не нашли.
Такси домчало Берка Уинтерза от космопорта до Кахоры — и Марс словно испарился. Уинтерз снова оказался в замкнутом мирке торговых городов, одинаковых и одинаково чуждых на всех планетах. Виа на Венере, Нью-Йорк на Земле, Солнечный город в Сумеречном Поясе Меркурия, гласситовые убежища на Внешних мирах — все похожие друг на друга, как близнецы. Полный бурлящей смеси богатства и алчности маленький рай, где с легкостью делались и проматывались огромные состояния, где мужчины и женщины Солнечной системы могли жить своей лихорадочной жизнью, не отвлекаясь на такие раздражающие пустяки, как непогода или гравитация.
Но в торговых городах не только делали деньги. Прелестные пластиковые дома, террасы и сады, сверкающая паутина движущихся тротуаров, сплетавшая здания в единый организм, — все здесь сулило немыслимое наслаждение и разврат. Здесь был доступен любой порок, который только существовал на открытых для цивилизации планетах.
Уинтерз ненавидел торговые города. Он привык к природной честности космоса. Здесь же все было фальшивым, ненатуральным — речь, одежда, даже сам воздух. Была и еще одна, более веская причина для ненависти.
И все же Уинтерз улетал из Нью-Йорка в полубезумной горячке — скорее попасть в Кахору, и теперь, когда он почти достиг своей цели, он просто не мог больше ждать: его бесила любая задержка, даже поездка через город. Он сидел на краю сиденья, оцепенев от чудовищного напряжения, и щека его дергалась все сильней и сильней.
