ПОСЛЕДНИЙ РАЗ Я РАЗГОВАРИВАЛ С ПРИНСЕМ
в воскресенье, 17 апреля 2016 года, за четыре дня до его смерти. В ту ночь я лежал в кровати, когда мой телефон завибрировал и на экране отразился код города «952». Он никогда не звонил мне на сотовый, но я сразу понял, что это был он. Я дотянулся до ручки и бумаги и подключил свой телефон к зарядному устройству – батарейка почти села. Но провод для зарядки был всего в фут длиной, поэтому я не мог говорить по телефону стоя. Наш последний разговор я провел, скрючившись в углу своей спальни, делая заметки на бумаге, что лежала на полу.
«Привет, Дэн, – сказал он, – это Принс». Много писалось о голосе Принса – о его бархатной наполненности. Он мог быть пронзительным и в то же время низким. Нигде этот парадокс не был так очевиден, как в этом простом приветствии: «Привет, Дэн. Это Принс». Он всегда говорил так. «Хотел сказать, что я в порядке, – продолжил он, – несмотря на то что пресса хочет, чтобы вы верили в обратное. Ты знаешь, им приходится все преувеличивать».
У меня была идея. Через месяц, прошедший с тех пор как Принс объявил, что «его брат Дэн» помогает ему в работе над мемуарами. И я узнал, что будучи белым и на двадцать восемь лет моложе – буквально как брат для него. Но теперь новости были другого масштаба. Несколькими днями ранее самолет Принса совершил вынужденную посадку после вылета из Атланты, где он только что закончил то, что должно было стать его последним выступлением, частью поискового, созерцательного сольного тура, который он назвал Piano & A Microphone. Его госпитализировали в городе Молин, штат Иллинойс, якобы для лечения тяжелой формы гриппа.
Через несколько часов после того, как история вспыхнула на TMZ, Принс, находясь в Пейсли Парк в Шанхассене, штат Миннесота, написал в твиттере, что он слушает свою песню Controversy, которая начинается так: «Я просто не могу поверить во все то, что говорят люди». Подтекст такой: он был в порядке. Некоторые жители Шанхассена видели его катающимся на своем велосипеде. И вечером, перед тем как позвонить мне, он устроил танцевальную вечеринку в своем личном концертном павильоне, используя эту возможность, чтобы похвастаться своими новыми пурпурными инструментами, гитарой и пианино. «Подождите пару дней, прежде чем тратить молитвы впустую», – сказал он толпе.
«Я волновался, но увидел в твиттере, что все хорошо, – сказал я ему. – Мне было грустно слышать, что у тебя грипп».
«У меня были симптомы, как при гриппе», – сказал он. – «У меня голос охрип». До сих пор в моей памяти эта фраза звучит так, будто он восстанавливался от ужасной простуды. Но ему не хотелось терять время на эту тему. Он позвонил, чтобы поговорить о книге.
«Я хотел спросить, веришь ли ты в клеточную память?» – он говорил об идее, что нашим телам достается память наших родителей – наследуется жизненный опыт. «Я думал об этом, потому что читал Библию, – объяснил он. – Грехи отцов. Как это было бы возможно без клеточной памяти?»
Эта идея нашла отклик и в его собственной жизни. «У моего отца было две семьи. Я был второй, и он хотел стать лучше со мной, чем с первым своим сыном. Поэтому он был очень методичен, но это не нравилось моей маме. Она любила спонтанность и суматоху».
Принс хотел объяснить то, как он стал синтезом своих родителей. Их конфликт жил в нем самом. В их диссонансе он уловил странную гармонию, которая вдохновила его творить. Он был полон благоговейного трепета и проницательности по отношению к своим матери и отцу, к тому, как он воплощал их союз и разобщение.
«Столкновение с этим – это одна из главных дилемм моей жизни, – сказал он мне, пока я все записывал, сидя на полу. – Я люблю порядок, завершенность и правду. Но если я нахожусь на элегантном званом обеде и диджей ставит что-нибудь из фанка…»
«Ты просто обязан будешь станцевать», – сказал я.
«Именно. Вот, послушай, – он поднес телефон к студийному монитору и проиграл что-то такое, что звучало лихо и просто, как домашняя вечеринка несколько десятков лет назад. – Это весело, правда? Это из нового альбома Джудит Хилл. Впервые его слушаю».
Примерно минуту он молчал. «Мы должны подобрать подходящее слово, – сказал он, – что же такое фанк».
ПОИСКИ ЭТОГО СЛОВА
в то время все никак не шли у Принса из головы. Его ремарки для публики во время шоу Piano & A Microphone часто приводили к размышлениям об основах фанка. «Пространство между нотами – это отличная идея, – говорил он. – Чем длиннее пространство – тем больше это смахивает на фанк. Или, наоборот, не является им совершенно». Объяснение этих мыслей является частью того, что в первую очередь заставило его захотеть написать книгу.
