ПАВЕЛ МИСЬКО
БЫЛИ СЛЕПЫЕ, СТАЛИ ЗРЯЧИЕ
А я-то думал, что в мире ничего лучше и не бывает…
Правда, поначалу даже не думал. Просто чувствовал, как мне уютно спать возле чего-то тёплого, мягкого, шевелящегося, большого. И приятно пахнущего. Я этот родной запах не спутаю ни с чем. Ведь рядом со мной копошится ещё что-то, но не такое большое. Оно и пахнет по-другому. И не пососёшь его. Я, правда, пробовал сосать — и ухо, и хвостик, но вкуса никакого. Так, забава. А вот когда потыкаешься носом в это большое и тёплое, поймаешь этакую сосалку…
Ох, не могу!.. Потянешь разок, другой, и в рот тебе польется такое сладкое, вкусное, душистое. Только глотай, не зевай. И глотаешь, фыркаешь, даже захлёбываешься, и чувствуешь, как в животике теплеет, по телу разливается приятная слабость, дремота охватывает. Ах, как славно!
А сегодня только проснулся, зевнул — как что-то больно резануло правый глаз. Я испугался и снова закрыл его. Ну и чудеса! Что бы это такое могло быть? Что сегодня со мной случилось? Снова потихоньку раскрываю глаз — и снова в страхе закрываю. Ай-яй-яй! Так светло-светло кругом, даже кажется, что в тебе самом всё светится. А среди всего светлого есть ещё самое светлое — круг. На него прямо смотреть больно, разве что прищуриться, сделать узенькую щёлочку.
— Ну, что ты мне подмигиваешь одним глазом? С добрым утром, сынок!
Большое и тёплое, из-за которого я испуганно поглядывал на светлый круг, поднялось надо мной. Не всё: только огромная голова с большими ушами и большими добрыми глазами.
— Ну что ты мне мигаешь, говорю? Давай умываться… Только сперва потянись покрепче, так, чтоб косточки затрещали.
Когда я как следует потянулся, голова склонилась надо мною, облизала мне нос и рот, один и другой глаз, за ушами, опять глаза — правый и левый.
— Вот та-ак… вот та-а-ак… Чтоб хорошо глазоньки глядели,— урчала голова.
Я уже видел обоими глазами и не чувствовал той рези, которая была поначалу.
— Кто ты? — пискнул я.
— Твоя мама.
— Ма-а-а-ама-а…— Мне сделалось легко и радостно. Так вот оно кто — это большое, тёплое, хорошее! Такое вкусное, ароматное! Это просто моя мама. Мама, мама!
— А кто я?
— Мой сынок, щеночек. Ну, а ты почему не просыпаешься? — Мама лизнула и тот клубочек, что лежал справа от меня возле маминого живота. Такой же, как я, по величине и такой же серенький.— Вставай! Братик твой уже совсем-совсем проснулся, у него уже глазки видят. А ты… Эх ты, лежебока… — Мама урчала и умывала его языком. Всего — от носа до хвостика. Братик мой сладко жмурился, кряхтя от удовольствия. Но почему мама его всего умывает, а мне облизала только мордочку, глаза, за ушами? Что я — хуже брата? Если он мне брат, то я ему кто? Тоже брат. Два брата, и мама должна нас любить одинаково.
Не успел я как следует обидеться, как мама опять стала вылизывать меня, умывать и спинку, и животик, и под лапками.
— Ух-ха-ха! Ой, ха-ха-ха! — От щекотки меня разбирал смех — прямо не выдержать. А язык у мамы мокрый, шершавый, но нежный.
Мама сказала, что твёрдое, холодное, серое вокруг нас — стенки будки. А светлый, яркий-яркий кружок на одной из них — лаз. Ну, двери значит.
Мама пообещала, что с этого дня будет много нам рассказывать.
Хорошо в нашей будке возле мамы. Уютно, мягко, тепло. И как светло! Как хорошо, когда светло, а не темно. Видишь, куда ступить, и носом не стукнешься.
А что там, за этим светлым-светлым кружком, за дверью?
Мама покормила нас, братик снова сладко захрапел, положив на меня толстую мордочку. Ишь ты, привычку завёл — наверх взбираться. Не поддамся! Я выкарабкался из-под него и увидел, что мама нырнула в лаз и исчезла.
Куда она пошла? Она думала, что я сплю и можно уйти. Но я ведь не сплю! Брат спит, а я нё сплю.
Что там, за этим светлым кружком, за дверью? Оттуда столько всяких звуков доносится. Я словно и не слыхал их до сегодняшнего дня. Будто открылись у меня не только глаза, но и уши.
Что там?
КТО КОГО ВЫБРАЛ
Пока я думал и прикидывал, что там, за светлым кружком, в будке потемнело. Я обрадовался — возвращается мама. Но нет. Дырку-лаз почти закрыли две головы, на мамину не похожие. Мордочки у них плоские, розоватые, не такие, как у мамы и братца. Но на мордочках есть и нос, и рот, и глаза, и уши. Глаза обыкновенные, хорошие, как у мамы. А всё остальное — смех, да и только: носы круглые и торчат, уши тоже полукруглые, оттопыриваются по бокам и просвечивают красным. Рты маленькие. Обе головы очень друг на друга похожи, должно быть, братья, как и мы.
— Ой, Толя… Они уже видят! — сказала одна голова.
— Тот, что видит,— мой! — сказала та голова, которую назвали Толей.
— А толстенький — мой! — сказала вторая голова.
Толя просунул в будку розовую лапу и погладил меня по спинке. Приятно, словно мама лизнула. И не страшно!
— Булька… Булька…— приговаривал Толя и поглаживал, а я от удовольствия даже глаза зажмурил.
Меня зовут Булькой! А я и не знал!
— А мой — Боб! Бобик, иди сюда! — в будку просунулась другая розовая лапа и схватила моего брата за загривок. Боба от меня оторвали, он подрыгал лапками и исчез в лазе.
— Пускай бы спал! Человек ты или нет? — прикрикнул на брата Толя. Но и сам вдруг схватил меня, и я повис в воздухе. «Мама!» — хотелось мне закричать от страха, но я только пискнул.
