Иркутск, 29 марта 1917 года.
Утреннее марево стало понемногу расходиться. Снег, ещё не вывезенный с перрона и сложенный в большие прямоугольные кучи, от угольной пыли теперь казался серым, как тюремная стена.
Где-то далеко, почти у самого горизонта, на просветлённом небе тёмной кляксой вырисовывался дымный паровозный след. Поезд приближался и уже через несколько минут, сбросив скорость, медленно поравнялся с вокзалом и, издав последний вздох, замер. Из вагонов высыпались люди в арестантской одежде. Среди них был и невысокий, щуплого телосложения каторжанин. Он окинул взглядом вокзальные строения и почему-то сравнил их с шахматными фигурами. Расположенные по краям двухэтажные здания напоминали ладьи, а два шпиля на колоннах перед главным входом, сошли бы, пожалуй, за слонов; одноэтажный зал ожидания в шестнадцать окон, протянувшийся во всю длину, смахивал на стройный ряд пешек. Эту архитектурную идиллию портила лишь толпа людей, размахивающих красными флагами, с выведенными на них словами «Свобода» и «Демократия».
Всё происходящее казалось теперь каким-то нереальным сном.
Ещё месяц назад он отбывал наказание в тюрьме, именуемой Александровским централом. Опостылевшая за восемь лет заунывная песня с непритязательным мотивом всё сидела в голове и от неё, казалось, не было никакого избавления:
Далеко в стране Иркутской,
Между скал и крутых гор
Обнесен стеной высокой
Чисто выметенный двор.
На переднем на фасаде
Большая вывеска висит,
А на ней орёл двухглавый
Позолоченный блестит…
Это, парень, дом казенный —
Александровский централ.
А хозяин сему дому
Здесь и сроду не бывал…
Таких, как он, приговорённых к пожизненному ношению кандалов, из Александровской тюрьмы прибыло двести сорок четыре человека. Амнистия Временного правительства дала свободу не только политическим заключённым, но и уголовникам. Тут главное было правильно воспользоваться моментом. И многие своего шанса не упустили.
Сбившись в кучку, освобождённые с недоверием и опаской глядели, как их приветствуют те, кто скоро вновь станет их жертвами. Но это произойдёт позже, а пока прибывшие казались кроткими и невинными овечками, пострадавшими от полицейского и судейского произвола. На них смотрели с сочувствием. Члены Комитета помощи амнистированным выдавали каждому по ведомости деньги, снабжали одеждой, кормили и устраивали на ночлег. Те же, кто не хотел оставаться в Иркутске, могли проследовать дальше по железной дороге до самого места назначения в вагонах 2-го и 3-го классов совершенно бесплатно. Для этого нужно было лишь зарегистрироваться и получить билет. Именно так он и решил поступить, а не оставаться в городе.
Неожиданно к нему подошла совсем юная барышня. От неё пахло весной — давно забытым запахом мимозы и тюльпанов. А может, это ему просто показалось? Ведь, начиная со своего ареста, — тогда, в уже далёком 1909 году — он не держал за руку ни одну женщину. Да что там! Даже женщин-арестанток он видел всего два или три раза. Голова начинала понемногу кружиться, и, чтобы не упасть, он на миг закрыл глаза.
— Вам плохо? — послышался беспокойный вопрос.
— Нет, напротив, хорошо, как никогда, — улыбнулся он и спросил: — Как вас зовут, сударыня?
— Елена, — вымолвила она почти шёпотом.
«Значит, мать её кличет Леночкой, Ленусей и, возможно, Алёнкой, — подумал он. — Если у меня будет, когда-нибудь дочь, я её так и назову. Очень ласковое имя».
— А чем, позвольте узнать, вы занимаетесь?
— Я окончила гимназию и хотела поступить на женские курсы, но партийная работа отнимает так много времени, что пока решила не торопиться.
«Господи, о чём она? о какой партийной работе говорит? Что они тут, на воле, совсем с ума сошли? Такой красавице надо детишек растить да суженого радовать ночами».
— А в какой же вы партии?
— В партии социалистов-революционеров. Но я придерживаюсь умеренного крыла, как и Александр Фёдорович.
— Кто, простите?
— Как? Разве вы не знаете? Ах да, — смутилась она и тут же пояснила, — Александр Фёдорович Керенский — новый министр юстиции.
— Кто бы мог подумать! — взмахнул руками он — Эсер и министр!
— А вы разве не социалист-революционер? А у меня отметка стоит, что вы политический узник и принадлежите к нашей партии.
— Так и есть. А удивляюсь я потому, что как-то странно получается: пока мы томились в застенках и гремели кандалами, другие уже верховодят. Разве это справедливо?
— Я не знаю, — девушка опустила глаза. — А вы давно в партии?
— Восемь лет…
— И с Марией Александровной Спиридоновой, верно, знакомы?
— Не без этого…так пару раз встречались.
— А вы не хотите выступить перед нашим активом? Я могла бы всё устроить.
— Простите, но для витийствований сейчас не лучшее время. Надо революцию защищать и не только в столице, но и в провинции. Потому и тороплюсь в Ставрополь, что на Кавказе.
— Хорошо, тогда пойдёмте вас покормят. Тут внутри вокзала всё уже приготовлено, не ресторан, конечно, но ничего. Суп с мясом, картофель, компот из сухофруктов…А потом вам надобно получить в кассе билет до места назначения. Назовёте свою фамилию кассиру. И вот, — она вынула из сумочки несколько банкнот, — возьмите, пожалуйста, это от меня лично. А как получите билет, вам выдадут ещё небольшую сумму на дорожное питание от нашего Комитета. Деньгами распоряжается вон тот товарищ. Видите? — И она указала на человека в боярке и пальто с собольим воротником.
