Рассказ
«Пропала собака! Щенок-подросток 5–6 мес. Беспородная сучка с поводком, обмотанным вокруг ошейника.
Приметы: по окрасу и облику напоминает волчонка.
Особые приметы: необычно длинные уши и необычный розовый треугольник на носу.
Нашедшему гарантировано (подчеркнуто) вознаграждение».
Писатель Спасов допечатал текст объявления, вывернул из каретки пятиэкземплярную закладку, поставил ее вертикально и принялся выстукивать номер своего телефона, повторив его многократно. Оставалось расчленить ножницами телефонные колонки, и еще пять объявлений готово. А всего двадцать, считая уже расклеенные по городу. Читай, отрывай и звони. Отыщи пропажу, а вознаграждение гарантировано.
Вот-вот: относительно вознаграждения. «А ну как нашедший эту дворнягу запросит в вознаграждение „лимон“ нашими или даже сумму в долларах?» — спросили бы мы писателя.
«Пусть будет „лимон“, пусть будет сумма в долларах, — ответил бы он, — только бы собака нашлась!»
Невероятно! Да любой, хоть сколько-то знакомый с Егором Спасовым, знает, что тот и всегда-то жил на финансовом подсосе, а на нынешних виражах и вовсе обнищал как церковная крыса. «Вознаграждение гарантировано», ха! У кого это, интересно, за электричество три месяца не плачено, телефон отключить грозились?
Нет, можно, конечно, любить животных, братьев меньших, и все такое, невзирая даже на трудные обстоятельства. Мог бы и тургеневский Герасим Муму в деревню с собой забрать, а не топить ее с кирпичом на шее… Все это так, но из каких шишей Егор собирается по объявлению-то платить? Взаймы добудет, а отдавать как?
А что это он, простите, не вижу, пьет, что это он в чашку набулькивает, из-за машинки встав? Неужто это «Абсолют»? И уж не копченой ли колбасой он закусывает, от колбасной подковы кусищи отхватывая? Или забогател наш Егорушка? Но каким образом? Гонорар из Америки получил или продал чего? Только что́ он мог загнать такого ценного, раз квартира цела? Уж не из организма ли что-нибудь дефицитное, для пересадки богачу: почку, например?
Никаких своих почек Егор Спасов не загонял и ни в какой Америке не печатался. Единственный за последние два года гонорар пришел ему недавно из альманаха «Заполярная муза», за цикл стихотворений. А кто ж не знает теперешних журнальных платежей, даже если публикация прославила тебя на все Заполярье? Не о чем говорить…
Потому-то и вздыхал писатель Спасов, печатая свое объявление, потому-то и прерывался, откидываясь на стуле и точно наяву видя этого щенка-подростка — совсем бы волчонка, кабы не длинные, как у Конька-Горбунка, уши — одно торчит, другое свисает, потому-то и сулил вознаграждение, что всем своим теперешним благосостоянием был он, вечно бедный прежде литератор, обязан этой беспородной собаке. «Девочке», по деликатной терминологии собаководов, а по-русски — сучке, по кличке Нюкжа.
…Егор Спасов зажевал копченой колбасой дорогой напиток, сунул в карман нового мехового кожана объявления и тюбик с клеем и вышел на улицу, все еще не лишенный надежды на то, что отыщется его удивительная дворняга, приблудившаяся к нему в электричке и четыре месяца спустя — день в день — исчезнувшая вдруг на прогулке.
II
Нюкжа, тогда еще безымянный щенок, бездомный и несчастный, попалась Спасову на платформе Дибуны в промозглый и дождливый ноябрьский вечер.
В Дибуны Егор Сергеевич ездил навестить старинного приятеля, который вот уже год после развода снимал там комнату.
Посидели, выпили под разговоры о превратностях бытия, о непредсказуемых зигзагах судьбы. «Вот кто бы, Егор, подумать мог, что Светка окажется такой стервой? Помнишь, как чирикала, пока нужен был: „Коленька миленький, Коленька единственный…“ Вот тебе и Коленька: сама налево заруливала, сама же и на развод подала. Ах ты, невинность поэтичная, непрактичная… Так дело, кобра, повернула, что она — в моей же квартире со всеми бебехами, а я — с одним чемоданом — в Дибунах. Вот ты, как писатель и сам разведенный, как это оцениваешь психологически? Как свою подлую натуру раньше-то скрывала? А вот скажи, что ожидал, что я тут приживусь, что Нинка такой хорошей окажется? И пес с ней, со Светкой, даром что на языках трекает, в офисе кофе заваривает мафии своей. Может, и к лучшему все, а, Егор?..»
Уезжал Спасов из Дибунов последней электричкой весьма поддатым и к тому же обремененным тяжелой сумкой с картошкой — дар Николаевой хозяйки Нины, и в самом деле славной молодухи. На платформе он криво плюхнул сумку на скамью, часть картошки просыпалась, раскатилась по мокроте, и он, чертыхаясь, стал подбирать этот дефицитный продукт, торопясь до подхода электрички.
В это время из-под скамьи выбежал толстолапый серый щенок, овладел ближайшей картофелиной и тут же вгрызся в нее, конвульсивно глотая и опасливо поглядывая на Спасова.
— Да ешь ты спокойно, не давись, никто не отнимет, — растроганно сказал Спасов. — Ишь, оголодал…
Подошла электричка, пахнув теплом из расхлоннутых дверей.
И тут щенок, как был с недогрызенной картофелиной в зубах, перемахнул провал меж платформой и тамбуром, из тамбура, вслед за Спасовым, проскользнул в раздвижные двери почти пустого вагона и забился под ту же скамью, на которую уселся его благодетель с сумкой. Спасов же как сел, привалясь к стене, так и вырубился, очнувшись лишь на последнем перегоне перед Финляндским вокзалом.
