Никто не считает, что жизнь предсказуема, однако в мистическое начало мало кто верит. Не верила в него и я. Какая тут мистика, если схема — одна: родился, учился и так далее. К весне 1992-го мне было двадцать три, и мои анкетные данные умещались в три строчки: родилась в Москве, окончила французскую спецшколу, затем — филфак. До стадий под условным названием «так далее» я еще не дожила. И все-таки в моей схеме был сбой: в семнадцать лет я потеряла отца, а полгода назад — маму.
Я осталась одна, и в нашей когда-то уютной квартире стало тоскливо и пусто. В книжном шкафу стояли мамины альбомы, на фортепьяно лежали мамины ноты, в шкафу — мамины платья. Все напоминало о ней.
Тяжелее всего было вечером. Чтобы развеяться, я выходила в Лялин переулок, далее — по привычному маршруту: Подсосенский, Воронцово Поле, бульвар, Покровка, Малый Казенный, опять Лялин, знакомый каштан. Круг замыкался, я шла домой, и мне казалось: жизнь кончилась.
Однако случилось так, что судьба вывела меня на поворот и посадила около него старуху. Хотя не совсем так! Старуха сидела около моего подъезда. Маленькая, худая, в нелепой широкой юбке, пыльных ботинках, на голове — желтый вязаный шарф. Ни дать ни взять — нищенка! В тот вечер я возвращалась с прогулки и, остановившись у скамейки, стала искать ключи. Старуха встрепенулась и переместилась поближе. Почувствовав пронзительный взгляд, я оторвалась от сумки и посмотрела в ее сторону. Какое удивительное лицо! Узкий с горбинкой нос, широкие скулы, тубы, похожие на вывернутые лепестки, огромные миндалевидные глаза. Казалось, в ее чертах присутствуют признаки всех рас.
— Сядь! — приказала старуха.
Не попросила, не предложила, а именно приказала. Я опустилась на скамейку.
— Это хорошо, что поставила крест, хорошо!
Старуха скривила рот и добавила:
— Камень есть камень, слишком давит!
Я вздрогнула. На меня повеяло могильным холодом.
— А мать тебе надо отпустить! Она уже далеко, путы ей ни к чему!
Глаза наполнились слезами, и я всхлипнула. Старуха вздохнула и полезла в карман.
— Не одиночество хуже всего, а неопределенность. Все беды — от нее. Вот погадаю, и успокоишься.
Она вытащила лист бумаги и положила его на землю. Кроме небольшой таблицы, заполненной цифрами, на листе ничего не было.
— На, пожуй!
Не знаю откуда, но в моей руке оказался кусок хлеба. Безвольно засунув его в рот, я стала жевать.
— Старое гадание, издалека пришло! Поди уж, и забыли про него.
Она перехватила мой взгляд и забормотала:
— И понеслась, полетела, змеей зашуршала, а впереди — топь! Перескочила, закликала, крылами захлопала и поднялась!
Я почувствовала на себе цепкие пальцы и перестала жевать.
— Плюнь! — крикнула старуха.
Мякиш полетел на землю, и на него тут же опустился пыльный каблук.
— Вот и таблетка. Теперь кидай.
— Куда кидать?
— В квадраты, голубушка, куда же еще!
«Таблетка» подпрыгнула в моей руке и упала.
— Десять, — хрипло сказала старуха. — Это еще ничего.
Она широко расставила ноги и, устремив взгляд на таблицу, скороговоркой начала:
— Мужчина, книги, много книг. Вот и ты, глупая! Попалась ему, теперь служи! Тоска, годы идут, и нет ничего! Осталась с пустотой.
Старуха подняла «таблетку» и, протянув ее мне, приказала:
— Снова кидай!
«Таблетка» упала на второй квадрат, и голос старухи повеселел.
— Хорошо, очень хорошо! Все-таки его встретишь. Только накоротке, совсем накоротке. Полоса — узкая, небольшая, на ней — счастье. Счастье — и тебе, и ему. Однако болезнь, и все! Но ты не горюй, с тобой останется детство! Из него оно и придет.
Неожиданно старуха сникла и, горестно вздохнув, прошептала:
— Давай, еще раз — в последний!
Я высоко подбросила «таблетку», и она, сделав вираж, опустилась на квадрат сорок пять. Старуха разволновалась и, стащив с головы шарф, отбросила его на край скамейки.
— Приехали! И чего тебя туда понесло! Жила бы себе спокойно, аи нет! А он-то, гляди: вырядился, как павлин! А ведь сплошное гнилье!
Она погрозила кому-то неведомому палкой и уже спокойней продолжила:
— Однако тень рядом! Побережет тебя.
В моей голове царил хаос.
«Осталась с пустотой. Все-таки встретишь! Сплошное гнилье! Тень рядом!» Обрывочные фразы пронзали мозг и несли с собой множество загадок. Я смотрела на таблицу и пыталась сосредоточиться.
«Мужчины, загадочная она, и все это как-то со мной связано».
Размышления прервала старуха.
— А ты много не думай! Послушала и забудь!
Она встала и, тщательно отряхнув юбку, добавила:
— Вот и освободилась!
«Освободилась? От чего?»
Однако спрашивать не хотелось, хотелось одного — спать. Я словно впала в сомнамбулическое состояние, и в тот момент своей воли у меня не было.
— Теперь проводи!
Тяжело опираясь на палку, старуха пошла к арке, я — за ней. Около арки она остановилась.
— Прощай, голубушка! Может, когда и свидимся.
Я прислонилась к стене. По переулку шли люди, ехали машины. Но все это — серое, безликое, туманное. Казалось, это другая жизнь. В той, в которой жила я сейчас, была только старуха. Хотя нет! Рядом — два ярких пятна. Одно из них — джип. Машина притормозила около арки, и я услышала музыку, женский глуховатый смех; почувствовала запах сигарет, дорогих духов. Другое пятно — пожилой мужчина. Он остановился около старухи и спросил дорогу. На нем — коричневый замшевый пиджак, бежевые отутюженные брюки, в руках — большая трость. Трость была такой элегантной, что, несмотря на заторможенное состояние, я ее запомнила: отполированное дерево, ручка из слоновой кости с причудливой резьбой.
