Татьяна Дмитренко
Право на месть
Аннотация
Жизнь Империи людей едва наладилась после гражданской войны, вызванной противостоянием ордена Решающих и стихийных волшебников. Но ещё жив злой гений человека, начавшего эту войну и живы стихийные.
Борьба добра со Злом может кончиться только победой добра, иначе жизнь человеческая по-прежнему будет стоить крупинку пыли. Так считала чудом выжившая стихийная ведьма, решившая, что именно она и подобные ей имеют священное право на месть.
На просторах неведомой Империи справедлив тот же принцип, что и в нашем мире: кто, если не я?
Глава 1
Я люблю сидеть на корточках, опираясь спиной на что придётся. Эта милая привычка почему-то всегда раздражала наставников и деревенских кумушек. Неистребимая, детская ещё привычка, наставник Глэдиус всегда ехидно щурился: не исключено, что это единственная черта, связывающая твой облик с происхождением, ученица. Знать бы ещё, от кого именно я произошла.
Считается, что я сирота, не ведающая о родителях. Мои наставники на протяжении пятнадцати лет тщетно старались донести эту истину до любого, имеющего уши. Подслушав давний разговор, я узнала не слишком приятную новость - по крайней мере, двое из наставников знавали моих родителей. Во времена ученичества было не до выяснений обстоятельств происхождения - впереди расстилалась целая жизнь, ещё успею. К тому же свойственное ученикам благоговение перед наставниками не позволяли задавать вопросы, а позднее воспитание препятствовало выяснению обстоятельств моего рождения.
Одно мне известно наверняка - мой род не отличался благородством и дворянским достоинством, в противном случае моё имя состояло бы не менее чем из пяти слогов. Имя Адиор ничего не говорило о расовой принадлежности и состоянии родителей. Конечно, иероглиф «ди» многое сказал бы уроженцу Хасуна, а иероглиф «ань» в сочетании с «ронн» трактовался как «благородная в третьем поколении», но достаточно взглянуть на украшенное чрезмерно тонкими губами лицо носительницы имени Адиор, чтобы забыть о хасунском переводе. Что теперь печалиться о невозможном, раньше искать родителей было... скажем, некогда, а теперь и незачем.
Представляю, как выгляжу со стороны - сидит усталая немолодая крестьянка, или горожанка из бедных, голова запрокинута к стене затылком, руки плетями свешиваются с колен... натянутая ветхая туника скорее всего треснет по подолу, стоит лишь шевельнуть коленями. Сбитые в хлам башмаки северного кроя, пропыленные шаровары.
Не слишком разумно отдыхать на главной городской площади, пусть и в стороне от «чистого» её конца, площадь давно превратили в рынок, однако это мало что меняет. Кто запретит отдых умаявшейся старухе? При нынешнем императоре городская стража не особенно усердствует, отлавливая бродяг и бездомных. Скажем прямо, совсем не усердствует. Это лет десять назад в каждом оборванце видели врага законной королевской власти или, на худой конец, еретика, а теперь послабление вышло, благородные господа, времена меняются. Сын императора Фабиана - это не Фабиан. Я помню беспечного мальчишку, гонявшего голубей на крыше охотничьего замка, ему почти двадцать пять лет сравнялось, говорят, женат. И говорят - счастливо женат!
Даже сквозь сомкнутые веки я неплохо вижу торговую площадь, поскольку это умение всегда со мной и потерять его невозможно… что способно обрадовать, но бдительности терять не будем, да, Варум?
Мангуст завозился за пазухой, чувствительно перебирая коготками по коже, любопытная мордочка высунулась из глухого ворота туники. Зверёк юркнул за спину и капюшон накидки потяжелел. Я улыбнулась, ощущая приятное тепло меж лопаток, вот ведь неугомонное существо. Он так и не вырос до размеров взрослого мангуста, проказливый детёныш.
Рыночная площадь на северной окраине давно считается «нечистым концом», так что благородных господ тут не встретишь. Как и много лет назад, здесь продают пряности, ковры, ткани, а иногда и магические артефакты. Именно здесь сосредоточены почти все лавки старьевщиков, процветает скупка краденного, оптовая торговля овощами, фуражом и, самое главное, в двух кварталах рыбный рынок. Непередаваемый аромат свежевыловленной, а пуще того, залежавшейся рыбы доносится и сюда.
В детстве я очень любила предрассветные часы… С моря тянет холодком, ветерок исподтишка забирается под просторную холщовую блузу. Я пританцовываю на рыбацком причале под холодным ночным бризом, не желая использовать стихии для обогрева, старенькие сандалии скользят на рыбьей чешуе. И вот с первыми лучами солнца усталые рыбаки разгружают глубоко осевшие в воду баркасы, галдят оптовики, поднимая или сбивая цены, едва ли не на кулаках выясняют кто первым дал справедливую цену, и уже шныряют меж причалов перекупщики...
А вот и я… пробираюсь в конец рыбацких причалов к большой лодке дядюшки Ботама, где дожидаются меня гигантские императорские креветки, обложенные льдом в большой корзине, всегда их было семь - по одной каждому из наставников и одна мне, бесплатно. Ботам и двое его матросов, таких же немногословных и немолодых, привычно протягивали мне руки, я щедро делилась с ними силой и с удовольствием наблюдала, как светлеют утомленные лица, расслабляются натруженные плечи. Замечательная у него была команда!