Жизнь — это Париж, Париж — это жизнь!
Из дневника Марии Башкирцевой. 1873 год
Впервые я оказалась в Париже подростком, в обманчиво-близком 1980 году. Произошло это, как и все хорошее в моей тогдашней жизни, благодаря папе. Он был собственным корреспондентом «Литературной газеты» в Западной Европе, ездил с пишущей машинкой и неизменным диктофончиком из страны в страну, а базировался в ФРГ. После сонного бюргерского благополучия предместья Бонна, где мы жили, сверкавший огнями реклам, кинотеатров и кабаре Париж (недаром его называют Город-Свет) меня поразил. Той августовской ночью мы шли по Елисейским Полям в густой толпе туристов, — парижан в этот жаркий месяц в городе почти не остается, — а со всех сторон тревожно вспыхивали неоновым, красным, зеленым витрины и вывески. Тогда я впервые, несмотря на то что отец был рядом, ощутила свою малость. От широкой авеню отходили десятки улиц, впереди, во мраке, загадочно шумели листвой высокие деревья сада Тюильри, сбоку возносилась к освещенным луной облакам Эйфелева башня, под узорчатыми мостами текла темная, как нефть, широкая Сена, а с плакатов кинотеатров «Гомон» смотрела на мир всезнающе-печальными рысьими глазами бессменная голландская героиня очередной «Эмманюэль» Сильвия Кристель — в плетеном кресле, коротковолосая, хрупкая, не представлявшая, что через пару десятков лет ждут ее бедность, одиночество и тяжелая болезнь…
Спать мы пошли на улицу Вашингтон, в старую квартиру восьмидесятилетней подруги моей бабушки Натальи Петровны Кончаловской — Джульетты Форштрем, чей портрет кисти П. П. Кончаловского хранится в Третьяковской галерее. Дочь шведа, владельца московской шоколадной фабрики, ставшей после революции «Красным Октябрем», она выросла в России, в начале 1920-х уехала с родителями во Францию и вышла замуж за внука президента Франции Сади Карно — Пьера Кюниссе-Карно. Я, помню, удивлялась музейной пропыленности этого высокопотолочного жилища, маленькому кухонному окошечку, выходившему на мрачный внутренний дворик, потемневшей от времени допотопной ванне на коротеньких изогнутых ножках, огромному количеству пробирок в старом шкафу Джульетты. Их использовал для химических опытов горячо ею любимый муж, и вдова хранила эти мутные стекляшки, как реликвию, долгие годы после его смерти. Джульетта вообще ничего не меняла, и я тогда не могла знать, что очень часто старые одинокие парижанки доживают по четверть века в неотремонтированных квартирах, скользя забытыми родными и смертью тенями за отяжелевшими от пыли гардинами. А утром я удивлялась кокетливой говорливости консьержки, залитой солнцем и продуваемой горячим сухим ветром площади Пирамид перед Лувром, музею Родена с его огромным садом (надо же, центр Парижа — и вековые деревья на гигантских газонах, и клумбы с неистово цветущими розами), колдовским книжным лавкам русских букинистов, где отец, по-бабелевски плотоядно разглядывая корешки книг, покупал запрещенных у нас Бердяева и Розанова. Все то первое путешествие прошло под знаком удивления, настолько Париж не походил на другие европейские и российские города. За первым путешествием через несколько лет последовали второе, третье, а потом сложилось так, что я в этом городе и поселилась. Прошли годы, мои дети — парижане, да и я нет-нет, а ловлю себя на том, что Город-Свет знаю лучше, чем стремительно (как прогоревший шпион меняет явки) сменившую названия улиц Первопрестольную. Но удивление не проходит. Так удивляются любимому человеку, неожиданно открывая в нем новые прекрасные черты. Древность и модерн сочетаются в самом посещаемом городе мира с редкой гармонией. В Латинском квартале, на настоящей римской арене, возведенной в I веке до н. э. и помнящей гладиаторов, няни прогуливают неуклюжих карапузов и пузатенькие парижские пенсионеры со склеротическими прожилками на румяных щеках азартно играют в национальную французскую игру «петанк». Железные шарики с глухим позвякиванием падают во влажный песок арены, старички оживленно переговариваются, всплескивают руками, поправляют кепочки. В 3-м и 4-м округах, на узеньких улочках еще стоят дома XV века с чуть наклоненными вперед фасадами, пересеченными почерневшими от времени балками, все в точном соответствии со строительным искусством Средневековья. А квартиры в них отремонтированы и оборудованы по последнему слову техники. В округах от 1-го до 7-го не редкость здания XVII–XVIII веков с подвалами XIII века — строители использовали старые фундаменты. Потолки в них низки, как в подземельях гоблинов, стены из узеньких коричневых кирпичей холодны на ощупь. Подвалы разделены на маленькие погребки, распределенные между владельцами квартир. Парижане эти погребки ценят и часто используют для хранения вина. Есть в Париже и настоящие термы, где больше тысячи лет назад сильные мира сего со знанием дела мылись, парились и предавались беседам. Увидев термы в 1180 году, средневековый поэт Жан де Отевиль восхищенно написал: «..Дворец королевский, чьи стены возносятся к небу, а фундамент касается царства мертвых!» Сейчас об этом сравнительно небольшом здании такого никто не скажет, зато каждый школьник знает его — здесь обустроен музей Средневековья. Площадь Звезды с сумасшедшими машинами, кажется, несущимися прямо друг на друга, но в следующее мгновение благополучно разъезжающимися по отходящим лучами двенадцати авеню, существовала еще в XVIII веке. Тогда она была большой лесной поляной с разбегающимися от нее тропинками, любимыми охотниками. Когда город разросся, ее лишь включили в его орбиту и, сто лет спустя, поставили в центре Триумфальную арку…
