Повседневная жизнь русского литературного Парижа, 1920–1940
Авторы: Алексей Матвеевич Зверев
Жанры: История, Литературоведение
Цикл: Живая история: Повседневная жизнь человечества
Формат: Полный
Всего в книге 124 страницы. У нас нет данных о годе издания книги.
Октябрь 1917-го, завершившийся Гражданской войной, в 1920-м окончательно разделил Российскую империю на победивших красных и проигравших белых. Монархисты, анархисты, аристократы, демократы, гвардейцы, казаки, литературные и артистические знаменитости, религиозные мыслители, вольнодумцы срочно покидали «совдепию». Многих путь изгнанничества привел в столицу Франции. Среди осевших в культурной столице мира, как издавна называли Париж, оказался и цвет русской культуры: Бунин, Куприн, Мережковский, Гиппиус, Цветаева, Ходасевич, Тэффи, Бердяев, Ильин, Коровин, Бенуа, Шагал, Сомов, Судейкин, Дягилев со своим прославленным балетом, Шаляпин… В настоящем издании Алексей Зверев, известный писатель, литературовед, профессор филологии, знаток русского зарубежья, живописует на документальной основе быт русских изгнанников, дает представление не только о способах выживания, но и о литературном, философском осмыслении миссии русской эмиграции. «Мы не в изгнании, мы — в послании», — выразил общую мысль Мережковский (не случайно выражение приписывают и Гиппиус, и Берберовой, и др.). Книга, написанная ярко, живо, предметно, снабженная редкими фотографиями, без сомнения заинтересует читателя.
Читать онлайн Повседневная жизнь русского литературного Парижа, 1920–1940
Глава первая
Городок на Сене
Надвинулись тени? Склони жеСмягченные взоры твоиИ дай мне в вечернем ПарижеПарижской, а все же любви.Жюль Ромен.
Примерно с осени 1920 года население французской столицы стало пополняться беженцами из России. Там, в России, шла к концу Гражданская война. Большевистский режим, которому поначалу предрекали скорое и непоправимое крушение, не просто доказал свою живучесть, он установился надолго. Даже его яростным противникам стало казаться, что навсегда.
Истерзанная страна лежала в руинах. Прежняя русская жизнь завершилась. Тем, кому она была дорога, кто не принял нового порядка, воцарившегося после октябрьской катастрофы, оставался, по существу, единственный выход. Эмиграция.
Наверное, точнее будет сказать по-другому: это была не эмиграция, это был исход, почти библейский. Эмигранты случались в русской истории и раньше, начиная, по меньшей мере, с Герцена, если не с князя Курбского, который бежал в Литву от деспотизма московского государя Ивана Грозного. Но все-таки это были нечастые примеры. И не раз бывало так, что, дождавшись либеральных послаблений, изгнанники возвращались домой. Так произошло после первой русской революции: отсидевшись в Европе, пока не исчезли «столыпинские галстуки» — виселицы для бунтовщиков, покинувшие Россию потянулись на родину.
С большевиками приходилось настраиваться по-другому. Большевики требовали беспрекословного подчинения своей железной воле. Милость к падшим — это для них был гнилой буржуазный либерализм, и не более. Они возводили царство несвободы, нетерпимости и насилия, считая, что оно и есть осуществление вековых чаяний человечества. Самой надежной дорогой к коммунистическому раю они объявили террор. Надеявшиеся выждать, дав им время перебеситься, быстро поняли, что такие упования иллюзорны.
И когда тщетность подобных надежд сделалась очевидной, волна беженства подхватила миллионы российских подданных, выбрасывая их на негостеприимные европейские, азиатские, американские берега. Уходили через Одессу, Севастополь, Новороссийск последние бастионы разбитого Добровольческого движения. Уходили через Кяхту и Владивосток, через финскую, эстонскую, белорусскую границу. Через Румынию. Через Персию.
Монархисты, анархисты, конституционные демократы, гвардейские офицеры и нижние чины, шесть лет кормившие вшей в окопах, интеллектуалы и неграмотные крестьяне, казаки и студенты, еще недавно швырявшие в них булыжниками, — все смешалось в обезумевшей толпе беглецов из совдепии. Мастеровые, чиновники, помещики, негоцианты, знаменитости артистического мира, ортодоксы православия и вольнодумцы, аристократы и нувориши встретились на палубах обледеневших транспортов, по неспокойному зимнему морю тянущихся к Босфору, или в переполненных старых вагонах поезда, идущего к Орше, к Двинску.
Оттуда начинался путь на Запад.
Вскоре очень многих этот путь привел в Париж.
Это был небольшой городок, — писала любимица предреволюционной России Надежда Тэффи, один из основных авторов популярного журнала «Сатирикон», — жителей в нем было тысяч сорок, одна церковь и непомерное количество трактиров.
Через городок протекала речка. В стародавние времена звали речку Секваной, потом Сеной, а когда основался на ней городишко, жители стали называть ее «ихняя Невка». Но старое название все-таки помнили, на что указывает существовавшая поговорка: «Живем, как собака на Сене — худо!»
Население городка оказалось пестрое, собрались со всех концов страны, которая исчезла, сменив имя сначала на РСФСР, потом на СССР. Молодые занялись большей частью извозом, пошли в шоферы. «Люди зрелого возраста содержали трактиры или служили в этих трактирах: брюнеты — в качестве цыган и кавказцев, блондины — малороссами».
Часто попадались министры и генералы. Они брезговали извозом, предпочитая мемуары и долги. Мемуары писали для возвеличивания собственных имен, долги делали друг у друга и никогда не отдавали. Собравшись «под лозунгом русского борща», тут же принимались выяснять позиции и отношения, и если не были врагами, то немедленно делались: вроде бы порядочный человек, а оказался жуликом или предателем. Потом эту новость долго обсуждали по телефону. Жители городка ужасно любили такие разговоры. Еще они любили творог. И никогда не смеялись, потому что были очень злы.
Географическое положение городка было очень странное. «Окружали его не поля, не леса, не долины — окружали его улицы самой блестящей столицы мира, с чудесными музеями, галереями, театрами. Но жители городка не сливались и не смешивались с жителями столицы и плодами чужой культуры не пользовались. Даже магазинчики заводили свои».
Французы посматривали на городок кто с любопытством, кто с раздражением. А потом вообще перестали его замечать. На Пассях, как в своей среде именовали квартал Пасси, особенно густо заселенный русскими, на Ривгоше, то есть на левом берегу «ихней Невки», было слишком скучно. Слишком предсказуемо складывалась жизнь тамошних обитателей.
Рассказ Тэффи «Городок» с ироничным подзаголовком «Хроника» был написан в первые месяцы ее изгнания, оказавшегося пожизненным. В городке на Сене она почти безотлучно провела тридцать с лишним лет, и ее последнее пристанище находится неподалеку, на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа.
