Было, говорят, где-то и когда-то присутственное место, в котором заседало, между прочим, несколько членов из купечества. Люди эти, нельзя сказать, чтобы охотой на службу пошли: у каждого из них кроме общего блага и свое собственное также было на уме; а служба, конечно, отнимала у них много времени и заставляла иногда поневоле запускать свои дела. Лишь бы польза в этом была, так это бы все ничего; известно, что собственным своим благом надо жертвовать для блага общего.
По обычному в то время и в тех местах порядку, господа члены эти не знали дела, да и не допускались вовсе секретарем к делам, и, правду сказать, сами не очень о том тужили; они охотно принимали на себя сообща разные издержки и пособия, лишь бы их не слишком отрывали от своих дел и не подвели, при случае, под обух. Подписать журнал и десяток-другой бумаг -- это их не чересчур обременяло, особенно, если не было никаких посторонних, неприятных и неуместных настояний о предварительном прочтении подписываемого. Все это досаждает, потому что отнимает время, обременяет голову, вводит иногда в раздумье и притом ни к чему не служит, как уже было дознано на опыте нашими членами неоднократно в прежние годы их служения. "Пробовал, братец, и читать,-- отвечал один из них на совет приятеля,-- да еще хуже выходит". Поэтому роковые горюны отбывали свое трехлетие, ходили во все это время под страхом божиим и человеческим, и если все благополучно проходило, то служили три молебна, на которых, как замечено было всеми, молились от избытка чувств и клали земные поклоны от усердия души, потом задавали обед, не жалея издержек, и предавались опять спокойно мирным своим занятиям. Некоторые, однако же, по каким-либо тревожным случаям, сходили с этого достохвального поприща -- если не калеками, то по крайней мере инвалидами, пожертвовав отечеству здоровьем своим и несколькими годами жизни. Так, бывали примеры небольших параличей, оставшегося навсегда биения сердца и других, большею частию нервических недугов, которые услаждались для приобретателей их разве одною только пользой, которую приносила так называемая общественная служба их всему страждущему человечеству.
При таком положении дел милостивцы наши продали себя, так сказать, секретарю, казначею, а отчасти и небольшому числу прочих чиновников, которые распоряжались по собственному усмотрению, застращивая членов, в случае каких-либо неуместных сомнений, входящими и исходящими нумерами и шнуровыми книгами. И члены делались послушными, смирными и покорными, не спорили, а молили только бога, чтобы трехлетие благополучно миновалось.
Однажды начальник узнал стороной, что в оговоренном нами месте для строгого и разборчивого критика нашлось бы кой-где и кой в чем по сучку и по задоринке; и главное, что хуже всего, будто бы и казна поступала в ящик, под ключи и печати только временно, на одни сутки, накануне урочного свидетельства; в остальное же время казна эта была не мертвым, а живым капиталом, обращаясь тут и там по рукам и принося казначею и секретарю небольшие проценты. Чиновники эти были так снисходительны, что дозволяли даже и самим членам затыкать по временам этими деньгами дыры по торговым их оборотам, с тем, однако же, как само собою разумеется, чтобы члены эти, в поощрение на будущее время, платили за это и секретарю и казначею, каждому порознь, процента по два или по три на месяц.
Об этом-то узнал местный начальник. Не желая лезть в петлю за других, он тотчас принял втихомолку свои меры. Ему бы ничего не стоило, как говорится, накрыть виновных мокрым рядном; он мог нагрянуть тотчас же с шумом и громом, как снег на голову, потребовать казначея, секретаря, членов, освидетельствовать казну, заключить протокол об отсутствии ее, отдать всех их под суд и проч.; но все это, как сам он выражался, не обещало ему никакой пользы, кроме одного лишь вреда: при начете и раскладке ему бы и самому не миновать своей доли, а за этим он вовсе не гонялся. Итак, он начал с того, что стал поговаривать о беспорядках, которые, как де слухи до него доходят, оказываются вот в таком-то месте. "Надобно добраться до этих господ,-- продолжал он,-- надобно порядком до них добраться: в первых числах будущего месяца непременно буду там и освидетельствую также казну". Он с намерением дал довольно большой срок, чтобы успели приготовиться и в особенности собрать и внести деньги. Дня за три он сказал наконец своим приближенным, что в такой-то день, часов в 10 утра, хочет туда нагрянуть. Он знал положительно, что все это будет передано туда от слова до слова в тот же день, и потому спокойно выжидал назначенный им самим срок.
Прибыв на место, начальник принял вид, будто намерен поверять делопроизводство, начал заглядывать в настольный, потом во входящий, требуя на выдержку отчета по некоторым нумерам. Затем вошел он в присутствие, занял место и просил членов продолжать свои занятия. Несмотря на троекратное повторение этой просьбы, т. е. приказания, члены могли только отвечать подобострастным поклоном, взглянувшись между собою в страшном недоумении: обыкновенные их занятия состояли в балагурстве такого рода, которое вовсе неудобно было продолжать в присутствии строгого начальника. Он обратился к секретарю, указал на неразрешенные бумаги, лежавшие отдельной кипой на столе, и приказал читать их, обыкновенным порядком, как он выразился, хотя это здесь вовсе не был порядок обыкновенный.
