В приюте меня поселили в комнате с тремя девочками. Старше всех была Баффи: постоянно озлобленная негритянка семнадцати лет, очень черная, приземистая, с толстенными губами и с такой же, как у меня буйной шевелюрой. Энни наоборот – была очень белокожая. Её светлые, чуть рыжеватые волосы были такими слабыми и гладкими, что издали она казалась вовсе лысой. Энни постоянно скалилась. Может быть потому, что все её желтоватые и большие зубы просто не помещались во рту. Третьей девочкой была моя ровесница - Алисия. Она была бы милой, если бы не постоянно полуприкрытые глаза и заторможенная реакция. От этого казалось, что она постоянно спит. Впрочем, при нашем первом знакомстве, я была похожа не неё. Мои опухшие от постоянных слез глаза едва разлеплялись, а моя реакция на всё происходящее вокруг, под влиянием таблеток, сделалась какой-то ватной.
Первые дни меня не трогали. Девочки потрошили мои вещи, рассматривая и примеряя их. Они искали косметику и сигареты, но были разочарованы. Зато им понравились мои платья. Те, что сшила для меня мадам Дюпон. Крепкая Баффи не влезла ни в одно из них и, пытаясь втиснуться, чуть не разорвала черно-белое, «от Готье». На Энни все платья сидели хорошо, но почему-то не делали её красавицей. Наоборот, белизна и утонченность кружева контрастировала с её желтыми лошадиными зубами. Алисия, как и остальные девочки, разделась, чтобы примерить платья, но вероятно забыла, зачем это сделала и просто ходила в одних трусиках. Я увидела, что на её плоской фигуре особым образом выделяется живот. Этого не было заметно, когда она была одета. А теперь он выпирал, как половина футбольного мяча. Алисия была беременна.
Понемногу я стала лучше узнавать жизнь приюта. Здесь были дети разных возрастов, и они часто менялись. Это была словно транзитная тюрьма для детей. Перед тем, как их отправляли в фостерные или приемные семьи. Я мало понимала в чем разница, но мне быстро растолковали, что опека или усыновление – это одно, а фостерная семья – это только на время. За то, что ребенок живет у них, они получают деньги. Многие просто «коллекционируют» детей и таким образом живут в достатке. Все права у них, к тому же по первому же звонку в социальную службу, ребенка можно сдать обратно. «Прямо, как бракованный товар» - подумала я.
Так и сдают обычно, да ещё и с пометкой в деле. Чем больше таких пометок: «плохо учится», «не слушается», «курит», «бродяжничает», «ворует» - тем неохотнее ребенка берут на воспитание, а если и берут, то какие-нибудь садисты или извращенцы, которые заставят заниматься проституцией или клянчить еду на улице.
Это всё мне рассказала Энни. Особенно она смаковала про извращенцев. Мне казалось, она вообще повернута на сексе. Баффи была угрюма и часто молчала. Алисия вообще жила какой-то медленной жизнью где-то внутри своей головы. Да и я первое время была в неадеквате.
Меня допрашивали следователи и социальные работники, но самое противное, что никто, НИКТО не собирался искать моих родителей! Службу опеки интересовало только, чтобы я была пристроена, а чиновники выясняли, почему я внезапно осталась одна и пытались установить мой статус.
Один мальчишка лет тринадцати как-то злорадно сказал мне:
- Они тебя просто бросили! Как хлам. А сами уехали во Флориду!
Мальчишка был чернокожий и скалился. Я вышла из своего обычного оцепенения, бросилась на него, расцарапала лицо и вцепилась прямо в горло. Мне хотелось вырвать его поганый язык. Он разбил мне нос до крови. Нас растащили.
Я два дня провела одна в закрытой комнате и это было лучшее время в приюте. Я могла, наконец, остаться наедине со своими мыслями. Потом меня возили к психиатру. В заключении написали: нервный срыв и увеличили дозу лекарств. Они мне не нравились и я стала выбрасывать их в туалет. От этого я стала очень плохо спать по ночам, просыпалась посреди ночи и не могла заснуть.
Однажды ночью я проснулась от необычного шума. Баффи то ли всхлипывала, то ли стонала. Я уже хотела поднять голову от подушки, как вдруг услышала мужской голос.
- Давай, киска, ещё чуть…
Меня просто парализовало. В свете полной луны, что заглядывала к нам в окно, блестело черное, влажное тело Баффи. Она была голой и её полные груди покачивались в такт её движениям. Внезапно мне стало так жарко, моё дыхание сделалось таким же горячим и тяжелым, как у Баффи. Я тайком зажала себе рот рукой, чтобы меня не услышали. Баффи изгибалась и тихонько постанывала. Она последний раз коротко вскрикнула и замерла. Потом встала. Подняла с пола мешковатые джинсы и бросила тому, кто оставался в её постели.
- Линяй уже! Ты же не хочешь, чтобы тебя здесь застукали.
С постели поднялся чернокожий мужчина и стал одеваться.
- В этот раз хорошо устроилась, киска. Да тут у тебя цветник просто.
Голая Баффи подскочила к нему и зашипела прямо в лицо:
- Если ты хоть одну из них тронешь, я тебе кишки на шею намотаю! Понял?
- Остынь, киска. Это же шутка.
Мужчина натянул черную футболку и ловко выпрыгнул в открытое окно. Я помнила, что там был козырек над входной дверью.
Баффи стала закрывать за ним створку, но вдруг, словно почуяв мой взгляд или мысли, приблизилась ко мне и зашипела в самое ухо:
