Во всем виновато честолюбие. Только оно – и это Бертольд отлично знал, – дурное, нездоровое честолюбие, всякий раз побуждавшее его браться за невыполнимое и вступать в никому не нужную борьбу, вызывая себя на жаркие, придуманные на ходу поединки, в которых, кроме него, никто не участвовал. Так вышло и на этот раз, когда он стоял голый по пояс, глубоко дышал и чувствовал холодное покалывание стетоскопа на спине; то здесь, то там враждебный металл прикасался к его беззащитному телу.
– Одевайтесь, дорогой мой! – сказал доктор Мор, прошаркал к столу, пристально в него всматриваясь, словно там лежало что-то диковинное.
Бертольд не любил, когда к нему так обращались, но вот уже тридцать лет, с самого детства, Мор иначе его и не называл, и с этим ничего нельзя было поделать. Бертольд молча взял рубашку (у той был мятый и какой-то жалкий вид), быстро накинул ее и застегнул пуговицы, с манжетами, правда, пришлось повозиться. Настала очередь джемпера. Продевая его через голову, Бертольд слышал, как в волосах и в ушах с треском вспыхивают маленькие искорки; а ведь на этикетке значилось «чистый хлопок», но, как и многое другое, это было чистое вранье.
– Что ж, – протянул Мор. – Все очень просто. Дело в избыточном весе.
– Неужели?
– Пятнадцать килограммов лишних. Нужно худеть.
Бертольд опустил глаза и увидел уже не совсем чистые носки ботинок и толстые складки джемпера; попробовал его вытянуть, но складки собирались снова и снова, не желая исчезать.
– Да, – сказал Мор, – в вашем случае поможет только диета. Перетерпите годик, зато потом, и только потом, наступит улучшение. Честно признаться, это не легко.
– Чушь собачья! – воскликнул Бертольд. – Да я похудею гораздо быстрее.
Его захлестнула волна раздражения и необъяснимой злобы на эту комнату, белые стены, медицинский запах и на старика, заявившего, что он толстый.
– Не исключено, – проговорил доктор Мор, – хотя тогда уж точно придется сильно постараться.
– Пятнадцать килограммов?
– Около того. Но только без глупостей, слышите? Умеренное питание…
– Понятно, понятно, – перебил Бертольд, – я все знаю.
В трамвае пустовало одно-единственное место – напротив бесформенной женщины, уплетавшей сандвич; когда ее щеки надувались, изо рта вылезал блестящий кусок колбасы; Бертольд резко отвел глаза. На небе повисли полинявшие облака. На секунду выглянуло солнце, сверкнуло и снова исчезло. Собака что-то вынюхивала в грязной луже. Перед мясной лавкой стоял небритый мужчина в покрытом красными пятнами фартуке, с белыми волосатыми руками. Трамвай сделал резкий поворот, и сандвич выскользнул у женщины из рук; булочка распалась на половинки, и жирная колбаса мягко приземлилась на ботинок Бертольда.
– О, простите, – извинилась толстуха.
Дома Бертольд открыл холодильник. Поток ледяного воздуха хлынул ему навстречу и потянулся вниз, поглаживая по ногам. Молоко, две котлеты, ветчина, колбаса трех сортов, масло, йогурт, в морозильнике – клубничное мороженое.
– Ну? – спросил себя Бертольд. – Значит, мне слабо? Думаете, слабо, да?
Он взял мороженое и отправил его в мусорное ведро. За ним последовали колбаса, котлеты и ветчина. Молоко он решил пока приберечь. В окно что-то стукнуло; Бертольд вздрогнул, но это просто начался дождь. На автоответчике ждали два сообщения: от Доры, которая, к сожалению, в эти выходные опять не могла выкроить время, и от брата, который собирался навестить его через месяц, чему уже сейчас был несказанно рад; Бертольд же не испытывал особого восторга. Он включил телевизор и принялся медленно намазывать масло на хлебцы. Потом откусил кусочек, и хлебец раскрошился. Собрав с пола остатки, он в сердцах швырнул их в мусорку. Шел скверный фильм. Около десяти Бертольд отправился на боковую.
Он проснулся в шесть утра, разбуженный голодом. Какая-то дырка образовалась во внутренностях, какая-то пустота, причинявшая боль. Дождь лил по-прежнему. Наступила суббота, а завтра, по всей вероятности, ее сменит воскресенье, не намечалось никаких дел, и Бертольд подумал: а слабо ли не завтракать?
Вопреки опасениям, это далось без особого труда. Он выпил немного молока и пошел прогуляться, по зонту барабанили капли, автобус рассек лужу, но Бертольд на удивление быстро успел отскочить. Голод не отпускал, но и сильнее не становился. Дома Бертольд встал на весы: целый килограмм! После обеда позвонил Доре, но та не поднимала трубку. На ужин налил стакан молока, но, поразмыслив немного, вылил в раковину и вместо этого выпил воды. Включил телевизор и открыл окно. Стояла холодная ночь, безупречно чистая после дождя. В половине одиннадцатого он пошел спать; под ложечкой сосало, голод стучался и сверлил кишки. Бертольд принял сильное снотворное, и через некоторое время погрузился в глубокий сон.
Потом что-то вспыхнуло, и он проснулся. Открыл глаза и увидел длинные тонкие лучи, уже глубоко проникшие в комнату. Один из них коснулся его лица. Бертольд встал, но пол вдруг накренился, комната закружилась, и он всем телом повалился на кровать, матрац заохал в ответ. Несколько минут он лежал совершенно неподвижно и ждал, пока все стихнет. А когда собрался с силами и поднялся, время близилось к обеду, сквозь полупрозрачные облака проглядывало солнце. Бертольд сварил кофе, черный, без сахара, пил медленно, делая маленькие глотки. Дора не подходила к телефону. Он захотел включить телевизор, но почему-то передумал. Он просидел на одном месте час или два, тупо глядя в стену: по обоям бегали круглые и овальные пятна света, то соединяясь, то снова распадаясь, в ушах звенела тишина. В конце концов Бертольд побрел в кровать. Некоторое время он не сводил глаз с черного потолка, а потом вдруг расплакался. Рыдания подступали волнами, и Бертольд чувствовал, как после каждой волны его тело сотрясалось, как все больше пропитывалась влагой подушка, но он не мог остановиться, напротив, слезы текли все сильнее и сильнее, кровать скрипела, а потолок то и дело озарялся фарами проезжающих по улице автомобилей. Видимо, слезы заглушили голод, так как неожиданно наступил день. Значит, он все-таки спал? Подушка сухая. Значит, он спал. Было около семи, и будильник должен вот-вот зазвонить. Бертольд осторожно встал с кровати, на этот раз голова не кружилась. Умылся (холодная как никогда вода подействовала благотворно), оделся, выпил пару стаканов воды и вышел на улицу.