Много лет спустя, когда каждый из сыновей Артура Фридлянда успел вырасти и давным-давно погрязнуть в своих жизненных неурядицах, никто уже и не мог припомнить, чья это была идея – пойти в тот вечер к гипнотизеру.
А тогда на дворе стоял восемьдесят четвертый год, Артур сидел без работы и писал романы, которые не хотело брать ни одно издательство, и рассказы, которые периодически печатал то один, то другой журнал. Больше его ничто не занимало, но жена его была окулистом и кое-что зарабатывала.
По дороге он болтал со своими тринадцатилетними сыновьями-близнецами о Ницше и о том, какой сорт жвачки лучше, спорил с ними о мультфильме, который шел тогда в кино, где главным героем был робот и он же всех спасал, о том, почему магистр Йода так странно говорит, и о том, кто же все-таки сильнее – Бэтмен или Супермен. Затормозив у обочины пригородной улочки перед одним из множества однотипных домов, он дважды нажал на гудок, и пару мгновений спустя распахнулась входная дверь.
Последние два часа его старший сын Мартин провел у окна в ожидании, томясь от скуки и волнения. Стекло запотело от его дыхания, и он пальцем рисовал на нем рожицы – смеющиеся, серьезные и с разинутыми от страха ртами. Затем снова и снова протирал его рукавом и смотрел, как оно вновь покрывается испариной от его дыхания. Тикали часы на стене. Почему так долго? Проезжала мимо очередная машина, и еще одна, и еще – а отца с братьями по-прежнему не было.
И вот вдруг кто-то остановился, и раздался двойной гудок.
Мартин бросился по коридору, мимо комнаты, в которой закрылась его мать, чтобы не видеть бывшего мужа. Прошло четырнадцать лет с тех пор, как он стремительно и без труда исчез из ее жизни, но ее по-прежнему уязвляло то, что он мог жить, ни капельки в ней не нуждаясь. Мальчик сбежал по лестнице, промчался по первому этажу, выскочил на улицу и кинулся через дорогу – так быстро, что даже не заметил подъезжавшей машины. Взвизгнули тормоза, но он уже сидел на пассажирском сиденье, закрыв голову руками – и только тогда сердце его екнуло.
– Господи Боже, – прошептал Артур.
Чуть не сбивший Мартина водитель, сидевший за рулем красного «Фольксвагена Гольф», громко засигналил. В этом не было никакого смысла, но, вероятно, еще более бессмысленным ему показалось ничего не сделать после того, что произошло секунду назад. Затем он дал газу и вскоре скрылся из виду.
– Господи, – повторил отец.
Мартин потер лоб.
– Как можно быть таким идиотом? – подал голос один из близнецов, устроившихся на заднем сиденье.
У Мартина же было такое чувство, будто его теперь стало двое. Один был в машине, а другой тем временем скорчился на асфальте, обезображенный и неподвижный. Казалось, его судьба еще не была решена, все еще было возможно – и спасение, и гибель; и на долю секунды у него появился свой близнец, лежавший на дороге и медленно таявший в воздухе.
– А ведь мог бы и погибнуть, – со знанием дела добавил второй.
Артур кивнул.
– Но правда ведь, если у Бога есть на него какие-то планы – какие бы то ни было, – то он не убьет его, а оставит в живых?
– Богу совершенно не нужно строить какие-то планы. Ему достаточно знать. Если Бог знает, что Мартина убьет, его убьет. А если Бог знает, что ничего не случится, то ничего не случится.
– Но так не может быть. Тогда было бы совершенно все равно, что бы ты ни делал. Папа, в чем подвох?
– В том, что Бога не существует, – ответил Артур. – В этом и подвох.
Все умолкли. Отец завел мотор и тронулся. Сердце Мартина постепенно переставало биться так часто. Спустя пару минут то, что он все еще жив, покажется ему совершенно естественным.
– Ну, что в школе? – спросил Артур. – Как у тебя там?
Старший бросил на отца косой взгляд. Тот немного поправился, но волосы его, тогда еще не тронутые сединой, по-прежнему были взлохмачены, словно их никогда не расчесывали.
– С математикой сложно, боюсь, как бы двойку не получить. С французским все еще не очень. Но зато с английским уже все в порядке, – затараторил он, чтобы успеть сказать как можно больше, прежде чем Артур утратит интерес. – С немецким хорошо, по физике дали нового учителя, с химией все как всегда, но если делаем эксперименты, то…
– Ивейн, – спросил отец, – билеты у тебя?
– Нет, у тебя в сумке, – ответил один из близнецов, и теперь Мартину по крайней мере стало ясно, кто из них Ивейн, а кто Эрик.
Он посмотрел на братьев в зеркало заднего вида. Как всегда, что-то в их сходстве казалось ему неестественным, неправильным, преувеличенным. А ведь пройдет еще несколько лет, прежде чем они станут одинаково одеваться. Удовольствие, которое они получали, сбивая окружающих с толку, продлится вплоть до их восемнадцатилетия – пока они не поймут, что уже сами не могут с точностью сказать, кто из них кто. После этого их все время будет одолевать чувство, что кто-то из них однажды потерял себя и начал жить жизнью другого – а Мартин так до конца дней и не избавится от смутного подозрения, что на самом деле тем утром его сбила машина.