Послевкусие

Окружной суд Манхэттена расположен на редкость удачно: от него рукой подать до закусочной «У Нелли», где готовят лучшие бургеры с бараниной на всем пространстве к востоку от новозеландского Окленда. Дайте мне бургер с нежным, сочным мясом, с ломтиком козьего сыра и яичницей-глазуньей, да чтобы желток был яркий, оранжевый, — вот все, о чем я попрошу перед казнью, если до этого дойдет.

Шагая вверх по ступеням здания суда, я воображаю себя одной из тех, кто составлял неустрашимое племя первых поселенцев Новой Зеландии, мятежницей, которую судьба забросила на неизведанный, опасный берег, и единственное ее оружие — это сила духа, а какая может быть сила духа без сытной и вкусной еды! Я засовываю в рот последний восхитительный кусочек бургера, напоследок наслаждаясь характерным привкусом сыра, и жалею только об одном — что не прихватила с собой банку пива. Лучше две.

Криминальный отдел находится на втором этаже. Выйдя из лифта, я попадаю в руки охранников, которые проверяют меня на наличие оружия, после чего отпускают беспрепятственно бродить среди наркоманов, уличных хулиганов и тех, кого задержали по ошибке (сдается мне, таковых сегодня не наблюдается). Правонарушители толпятся в полутемных коридорах; некоторые в наручниках, и в воздухе стоит густой запах немытых тел, злобы и отчаяния. Между ними, прихлебывая бесплатный кофе из пережаренных зерен (спасибо благодарным манхэттенским налогоплательщикам), снуют полицейские, каждый на собственной стадии разочарования в человечестве.

Отдел пробации находится в немного более оптимистичном месте, нужно только в конце коридора подняться на семь ступенек и повернуть налево. Я здесь уже в третий раз и знаю, что не в последний. Решением суда я приговорена к принудительному посещению занятий, где нас учат, как не поддаваться вспышкам гнева. Мы занимаемся по вторникам, в помещении, прилично удаленном от уголовников, однако запах злобы и безысходности долетает и сюда. Хотя это уже третье занятие из шести, мне кажется, я двигаюсь вспять. Мой гнев поднялся к самой поверхности; его горячее присутствие я почти осязаемо чувствую под воротником рубашки, в биении жилки на шее и в ладонях сжатых в кулаки рук. Нас шестеро, мы сидим кружком на полу, на зеленом линолеуме, который выглядит так, словно его годами не мыли. Наш инструктор, Мэри Энн, — лицензированный работник медико-социальной службы. Она медленно расхаживает у нас за спиной, повторяя фразы, которые, по всей видимости, должны гасить агрессию.

— Вдох — вдыхаем чистый, прозрачный воздух. Выдох — представьте себе, что дыхание из вас выходит черное, горячее. Это ваш гнев. Выпустите его, пусть уходит.

Так мы начинали первые два занятия и так, полагаю, будем начинать остальные. Подойдя ко мне, Мэри Энн осторожно трогает меня за плечо и тихо произносит:

— Мира, вы очень напряжены. Постарайтесь не сжимать руки в кулак. Теперь выдохните, выпустите из себя весь свой черный, горячий гнев.

Ободряюще сжав мое плечо, она идет дальше.

— Подумайте о том, что именно вызывает у вас гнев, — негромко и нараспев продолжает она. — Как только почувствуете, что тело начинает напрягаться, наберите в грудь чистого воздуха, выдохните, удалите из себя всю копоть и мысленно несколько раз повторите: «Я могу держать себя в руках».

Такие вот дела. Я, которая за всю свою жизнь и скорости не превысила и даже в юности не совершила ни одного сколько-нибудь серьезного проступка, обязана теперь регулярно являться в отдел пробации, потому что именно таков был приговор судьи Селии Уилкокс, которая вообще-то могла бы проявить чуточку больше сочувствия ко мне, униженной и оскорбленной. Словно мантру, я повторяю снова и снова: «Я могу держать себя в руках», как будто стоит хорошенько напрячь воображение, и пустые слова воплотятся в реальность.

На самом деле я совершенно не способна держать себя в руках и прекрасно это сознаю. Не способна по вполне понятным причинам. Я только что лишилась всего, что мне дорого.

Мэри Энн велит нам медленно открыть глаза. Странно, но воздух в комнате вовсе не потемнел от нашего усердно выдыхаемого гнева, и это означает одно из двух: либо все упрямо держат гнев в себе, чтобы выдохнуть его потом, когда за нами не будет следить бдительное око Мэри Энн, либо Мэри Энн морочит нам голову. Ну, я-то знаю, что я обо всем этом думаю, и, оглянувшись по сторонам, я понимаю, что мои товарищи по несчастью думают так же. Мы отбываем положенные часы и благодарим Бога за то, что мы здесь, а не этажом ниже, в оранжевых робах и кандалах.

Мы встаем и слегка разминаем затекшие руки-ноги, затем усаживаемся на стулья, кружком расставленные позади нас. Все это практически молча. Кроме меня, тут четверо мужчин и одна женщина, и никто, кажется, не расположен поболтать о том о сем. Возможно, навыки общения развиты у них недостаточно хорошо, возможно, как раз этим и объясняется их присутствие в классе.

Но обо мне этого никак не скажешь. Навыки общения у меня дай бог каждому, я прекрасный собеседник, и поболтать о том о сем мне ничего не стоит. Когда-то я умела улыбаться — пока во мне не поселились ярость и жестокое разочарование, которые комом лежат в желудке, словно какая-то неудобоваримая дрянь. Я вне себя от ярости. А кто не впал бы в ярость на моем месте? Меня заставляют ходить сюда, потому что стерва, которая затащила к себе в постель моего мужа, теперь пытается отобрать у меня и ресторан. Я всего-навсего защищала свой семейный очаг и свой бизнес, и в старые добрые времена это было бы абсолютно законно и позволительно со всех точек зрения.