В тот день, когда умер аятолла, ракета, пущенная моджахедами из движения «Халк», упала на площади Майдан-сепах, в самом центре Тегерана, едва не попав в лавку торговца коврами, иссушенного годами старика Масуда Аттаи.
Как только пыль рассеялась, Масуд вознес молитву Аллаху, но, заметив появившуюся в задней стене трещину, забормотал проклятия. Портрет аятоллы, обтянутый траурным крепом, который Масуд повесил всего лишь час назад, лежал на полу с разбитым вдребезги стеклом.
Он поискал взглядом гвоздь — его нигде не было.
Масуд вышел наружу и, зажав пальцами нос, чтобы не чувствовать запах пожарища, стал обшаривать груды щебня. После почти десятилетней войны с Ираком, а теперь еще и налетов иранских контрреволюционеров, даже гвозди были на вес золота.
Наконец среди развалин Музея национального искусства и археологии он нашел то, что нужно — большой гвоздь с массивной квадратной шляпкой. Вернувшись домой, Масуд деревянным молотком вколотил находку в стену на новом месте.
Он как раз вешал портрет аятоллы, когда в лавку зашла женщина. Масуд сразу же понял, что она чужеземка: вопреки исламским обычаям, ее лицо не было закрыто чадрой. Платье женщины закрывало ноги ниже колен, но икры и щиколотки оставались бесстыдно открытыми. Масуд поймал себя на том, что уставился на нее. Как давно он не видел женских ног — наверное, с тех пор, как произошла революция.
К изумлению старика, гостья осведомилась о его здоровье на безупречном фарси.
Ответив на приветствие, Масуд поинтересовался, не ищет ли она какой-нибудь особенный ковер.
— Нет, — покачала головой чужеземка.
— У меня есть превосходные ковры, — настаивал старик.
Взгляд женщины остановился на портрете.
— Такой огромный гвоздь для такого маленького портретика!
— Имам заслуживает всего самого лучшего, — нахмурился хозяин.
— Да еще и старинный!
— Я нашел его у Музея археологии. Преступники — столько ценных вещей лежит среди обломков!
— У музея, говорите? Тогда это может быть все что угодно, даже реликвия.
— Гвоздь как гвоздь, — пожал плечами Масуд Аттаи.
Женщина с видимой неохотой повернулась к ковру для молитвы. Когда она нагнулась, платье обтянуло плавную линию бедер. Роскошная женщина, подумал Масуд. В ней чувствуется порода.
Со знанием дела она пощупала угол ковра.
— А мамлукские ковры у вас есть? — спросила женщина, выпрямляясь.
— Увы, нет, — ответил старик. — С пятого года не было ни одного.
Она не удивилась. Очевидно, покупательнице было отлично известно, что теперь в Иране летосчисление шло с начала революции.
— Я еще зайду, — сказала она и вышла из лавки. На ее хорошеньком личике не было и тени страха.
Следующая ракета взорвалась через несколько секунд. Она уничтожила зеленую мечеть на улице Фирдоуси, как раз в той стороне, куда направилась женщина. Выглянув в дверной проем, Масуд успел заметить, как его покупательница свернула в проулок и удалилась быстрым деловым шагом. Мелькнувший профиль казался задумчивым. Никаких других чувств на этом лице не отражалось, и Масуд попытался представить, каково было бы остаться с ней наедине прохладной весенней ночью...
Вернувшись в лавку, он обнаружил, что из-за взрыва портрет аятоллы покосился. Поправив раму, Масуд стер рукавом приставшую к квадратной шляпке гвоздя пыль. Обыкновенный гвоздь. Почему та женщина так им заинтересовалась?
Ламар Бу беспокойно ворочался на узкой койке. Он не мог заснуть. Сначала койка, как и все остальные, втиснутые в трюм, покачивалась и скрипела, пока огромный корабль зарывался носом в волны. Потом качка прекратилась, но сон не шел — ведь это означало, что они вошли в прибрежные воды.
В подтверждение его догадки с палубы спустился Преподобный-Майор.
— Мы вошли в залив, — говорил он шепотом, проходя между койками и расталкивая спящих людей.
Проснувшиеся вытянули из-под матрасов балахоны и надели их поверх белья. Облачившись, люди занялись оружием. Вокруг раздавалось щелканье затворов, вставлялись обоймы, проверялись предохранители.
Преподобный-Майор тронул Ламара Бу за плечо.
— Мы в Персидском заливе, — прошептал он.
— Першинговском, — поправил его Ламар. — Когда мы закончим, весь мир будет называть этот залив Першинговским.
Преподобный-Майор улыбнулся. Это была блаженная улыбка, подходящая скорее не солдату, готовящемуся к сражению, а священнику, указывающему пастве путь к праведной жизни. Тревога, охватившая Ламара, сменилась спокойствием.
Он потянулся за посохом — в отличие от остальных, он вступит в битву с язычниками безоружным. Присев на край кровати, Ламар положил посох на колени. Почувствовав, что дрожит, он сильнее стиснул пальцы. Посох лежал рядом с ним всю ночь — Ламар не желал осквернять символ веры, который ему доверили нести в сражении с силами тьмы, прикосновением к скользкому грязному полу.
Ночью он спал, не снимая своей белой туники, и золотая вышивка на груди слегка поблескивала в неровном свете трюма.
Ламар и его люди замерли в ожидании. Кто-то тихо, едва слышно молился. Спертый воздух был пропитан липким запахом нефти. Многие сильно страдали из-за этого запаха — они не могли есть, а от постоянной качки начиналась рвота. Некоторые ели лишь затем, чтобы их не рвало желчью.
![Крепкий орешек II. Шесть дней Кондора [сборник]](/storage/book-covers/8c/8c5930280aa7ec8fccf281cccb9a8482874dacc5.jpg)
