Укрывшись за изгибом куста бугенвиллеи, она сидит в тени абрикосовых деревьев возле бассейна, подернутого, словно шелком, голубой рябью, и поглядывает на часы – еще не пора?
Она не особенно любит подолгу находиться на солнце, хотя по крови наполовину критянка. Жизнь успела оставить на ее лице уже достаточно тонких черточек. Краски вокруг ее радуют: глаза скользят по земле, белым стенам виллы, цветущим оливам и белому жасмину на фоне ярко-синего неба. С гор, поднимающихся над деревней, что на холме, доносится позвякивание колокольчиков на шеях овец. Как и всегда по вторникам, фургончик с рыбой, объезжая привычный маршрут, гудком дает о себе знать. Стрекочут цикады.
Она никогда не устает от красок Крита: синих и белых, а еще охряных, как монастыри по соседству. Ее английская жизнь окрашена совсем иначе: ракушечник, гравий, зеленые ветви тиса и лавра, огненные оттенки осеннего сада и не такое яркое солнце.
Нет, она пока не готова возвращаться домой. Ее держит кое-что здесь.
До прибытия самолета еще уйма времени, и она останавливается посмотреть, как британские чартеры, выныривая с небес над бухтой Суда, приземляются в облаках красной пыли на взлетно-посадочную полосу аэропорта. Повод заставил ее особенно прихорошиться: на ней ярко-бирюзовый сарафан, золотистые сандалии; волосы, крашенные хной, она прихватила заколками, а выбившиеся пряди прижала солнечными очками; ноги до полной гладкости обработаны воском, ногти поблескивают свежим лаком.
Прибывшие потихоньку отделяются от самолета, окунаясь в полуденный жар, затем автобус подвезет их к зданию аэропорта, где они выстроятся в длинную очередь за багажом. Всё это ей знакомо. Она наблюдает, как отъезжающие девицы, едва прикрытые маечками, но, несмотря на все усилия, так толком и не загоревшие, терпеливо становятся в очередь. «Ничего, ничего, скоро вернетесь в холодрыгу ночного Манчестера, со всеми вашими баулами, оливковым маслом, ракией и кожаными сандалетами», – улыбается она про себя.
Сколько раз она сама стояла вот так, поджидая друзей? Она придет? Она узнает ее?
Она оглядывает толпу. Провожатые из отелей с папочками и табличками; служащие контор по прокату автомобилей – фамилии на их корявых картонках пестрят ошибками; молодые дамы, впервые ожидающие прибавления и согнанные отсюда жарой и пылью; старожилы-эмигранты с чемоданами, набитыми сырами, кастрюльками-мармитами, копченым лососем, карри, дисками с фильмами и домашним мармеладом…
Их письма друг другу встретились.
«Присядь, успокойся, – приказывает она себе. – Еще ждать и ждать, купи газету, выпей кофе – что угодно, но отвлекись!»
«Как же я могу сбросить с себя напряжение, если я ждала этого дня всю жизнь?..»
Она садится на скамью, стараясь унять дрожь. Женщина средних лет, стареющая хиппи, с выгоревшими на солнце волосами, вся в веснушках, с бирюзовыми бусами, побрякивающими на плоской груди… Узнают ли они друг друга по фотографиям?
Дыши глубже. Вспомни занятия йогой, сосредоточься на том, что видишь и слышишь, а не на том, что вот-вот произойдет – наверное, произойдет! «Сколько же прошло времени, прежде чем мы дожили до сегодняшнего дня? С чего мне начать рассказ?»
Она со вздохом откинулась на спинку скамейки. Чтобы ответить, надо вернуться в самое начало, туда, в далекие пятидесятые. Ей ведь захочется узнать все…
Глава первая
Гримблтон, графство Ланкашир Июнь 1953
– Леви, осторожней с коробкой! – вопила Сьюзан Уинстэнли, пока тот тащил драгоценный груз по выложенному плиткой крыльцу пансиона Уэйверли. – Неси в холл для гостей и там поставь слева! – распоряжалась эта хрупкая женщина, глядя, как ее шурин протискивается в дверь.
– Нет! – закричала Анна, другая его сноха. – Лучше справа… В столовую. Там безопаснее.
Их дочери, Джой и Конни, взбудораженно наблюдали за тем, как дядя Леви поднимает коробку – скоро эта коробка станет предметом разговоров по всей Дивижн-стрит.
– Не слушай ее! В холле поместится больше народу! – возмутилась Сью.
– Вы можете наконец договориться? Стою тут, будто ваш раб… Уж сделайте одолжение, решите что-нибудь, а то руки отваливаются… Куда нести?
Анна пожала плечами:
– Ну, как знаешь! Делай как хочешь, только не жалуйся потом, что пол-улицы топчет твои новые ковры… И лучше задерни шторы, а то в окно будут заглядывать.
Конни хотелось, чтобы все вокруг знали о таком вдруг свалившемся на них счастье. У них первых на Дивижн-стрит появился телевизор, причем как раз за три дня до коронации!
– Поставь здесь… Нет, лучше здесь… – командовала Сьюзан. Для такой маленькой женщины она могла быть неожиданно властной. – И нужен столик, поднимем его на уровень глаз.
– Если поставить сюда, то солнце будет светить прямо в экран, – вмешалась Анна. Пусть она и просто сиделка, но даже ей ясно, что это неподходящее место! – Никто ничего не увидит, – добавила она, и в ее ланкаширском акценте с рокотом булькнули гортанные греческие гласные.
«Какие же они разные, – подумала семилетняя Конни. – Мама, Анна, такая высокая и широкая, волосы рыжие и лежат пышной лепешкой, а глаза зеленые, и от них ничто не спрячется. А тетя Сьюзан темненькая, и глаза карие так и сверкают, а сама совсем маленькая…»
![Филофиоли [семь рассказов]](/build/oblozhka.dc6e36b8.jpg)
