События стремительно сменяли друг друга. Плохие вести шли чередой, как в Книге Иова: «Еще он говорил, как приходит другой…»[1] Сначала бомба, брошенная в Александра Второго. Потом погромы в России. Потом погром в Варшаве! Три дня избивали людей, грабили дома, били стекла, ломали мебель и рвали перины. Двадцать два еврея оказались в больнице. Как ни странно, нашлись среди варшавских евреев и те, кто оказал сопротивление. Двадцать четыре погромщика были ранены. Еврейская община протестовала. Польская пресса негодовала. Это значило, что агенты Игнатьева[2] потерпели поражение. Польский народ не ведется на провокации. Варшава — это не Елисаветград, не Киев и не Одесса. Но стыд и разочарование, охватившие евреев России, не миновали и Польшу. В шестом номере своей нелегальной газеты исполнительный комитет «Народной воли» напечатал прокламацию для украинских крестьян. Прокламация призывала к новым погромам. Приветствовал погромы и «Черный передел»[3]. Оказалось, что среди тех, кто сочинял прокламацию, нашелся один еврей. Йойхенен, маршиновский ребе, не удивился. Почему бы злодеям не устраивать погромов? И какая разница между одним и другим злодеем? Если еврей связался с преступниками, чем он лучше них? Йойхенен считал, что наступают времена Мессии, он нашел в «Зогаре»[4] намек, что скоро начнется война Гога и Магога и настанет конец. Отец Азриэла, реб Менахем-Мендл, тоже был ранен. Тирца-Перл сделала мужу холодный компресс на руку, и реб Менахем-Мендл тут же сел изучать Талмуд. Бьют евреев, и что? Обычное дело.
Но среди тех, кто сбрил бороду, стал одеваться, как гой, и говорить на чужом языке, началась паника. В Киеве, когда оплакивали жертв погрома, вдруг несколько студентов вошли в синагогу и один из них, Олейников, поднялся на биму и заявил:
— Мы — ваши братья! Мы такие же, как вы! И мы сожалеем, что считали себя русскими. События последних недель — погромы в Елисаветграде, Балте и у нас в Киеве — открыли нам глаза. Мы совершили трагическую ошибку. Мы — евреи!
Еврейские издания на русском языке «Русский еврей», «Рассвет» и «Восход» вели дебаты. Что многие евреи вынуждены уехать, это ясно. Но куда? Появились «американцы» и «палестинцы». И те и другие собирались основывать социалистические и коммунистические колонии. И те и другие проповедовали, что еврей должен бросить торговые махинации, начать обрабатывать землю и заняться производительным трудом. Арон-Ушер Липман и Миреле поссорились. Арон-Ушер стал «палестинцем». «Что может быть глупее, — твердил он, — чем жертвовать собой ради мужиков, которые убивают евреев? Как еврей может состоять в партии, которая поддерживает резню?» У Арона-Ушера была небольшая библиотечка — несколько десятков запрещенных книг, брошюры и газетные подшивки. Он порвал их, швырнул в печку и плюнул в огонь, а еще топнул ногой и крикнул на древнееврейском: «Да сотрутся ваши имена! Мерзость из мерзости!..»
Когда он рассказал об этом Миреле, она ответила:
— Это ты погромщик!
А затем указала ему на дверь и велела убираться.
Арон-Ушер вытаращил глаза:
— Ты что, хочешь смазать революцию еврейской кровью?!
Он вышел, и Миреле заперла дверь на засов и цепочку, будто боялась, что он вернется. Все это произошло не вдруг. До этого они спорили не одну неделю. С Ароном случилось то же самое, что со многими молодыми евреями в России: они испугались действительности, их ослепил чад национализма. Неужели эти болтуны думали, что революцию делают в шелковых перчатках? Неужели они считали, что в борьбе против угнетателей и паразитов будут щадить еврейских лавочников? Как же эти трусы не понимали, что погромы — это только начало великого бунта, в котором будут участвовать и крестьянство, и рабочий класс? А как иначе они хотели бы сбросить абсолютизм? Громкими фразами? Голой пропагандой? Странно, но ведь это Арон научил ее понимать, что к чему. Он приносил ей книги и брошюры, штудировал вместе с ней «Историю цивилизации» Бокля, «Политическую экономию» Милля, «Что делать?» Чернышевского и «Сущность конституции» Лассаля. Они изучили «Кто чем живет» Яна Млота[5], Арон познакомил Миреле с произведениями Белинского, Писарева, Герцена и Лаврова. Он вел ее за руку, как ребенка, а теперь, когда она духовно созрела и встала на ноги, он оказался ренегатом. Он хочет разрушить все, что сам же построил. Все надежды он возлагает на Палестину — пустынный клочок земли, где какой-то барон пытается основать колонию для пары-тройки сумасшедших студентов. Разве это не глупость?
Евреи, евреи! Все он меряет еврейской меркой. Но разве русские, польские и немецкие шовинисты не поступают точно так же? Разве все несчастья происходят не от того, что какая-то группа готова все человечество принести в жертву своим ничтожным интересам? Азриэл рассказал Миреле, что отца избили на улице. Конечно, ей жаль его, но как можно строить мировоззрение на отдельном случае? И кто такой ее отец? Фанатик и паразит, который ничего не производит, ест крестьянский хлеб, пользуется плодами чужого труда, распространяет среди людей ложь и суеверие. Да, это не его вина, его так воспитали. Но сколько еще народ будет спать?
![Филофиоли [семь рассказов]](/build/oblozhka.dc6e36b8.jpg)
