Под чужими звездами

Будем знакомы: Павел Петрович Белянкин. Но вы можете называть меня просто — Павел. Ведь как только меня не называли! И щенком, и неблагодарным ослом, каторжником и бродягой. А миссис Шерри окрестила дармоедом. Впрочем, почти всех воспитанников приюта «Святой Терезы» она считала дармоедами.

Родом я со Смоленщины. Наше село Моховицы раскинулось возле шоссе, ведущего из Смоленска в Минск. В центре села — старенькая церквушка, а рядом — новая школа, в которую я должен был пойти учиться в тот год, когда началась война. Наша изба ютилась с краю, у дороги. За избой спускались к речке Ляле огороды, а за ней, вдали, синел лес. Из леса выбегала речка. Огибая невысокий холм с крылатой безмолвной мельницей, она замедляла бег у села, будто любуясь ивами и орешником, смотревшими в ее воды. Целыми днями мы с Васильком, соседским парнишкой, и его сестренкой Настенькой проводили на речке. Перед избой еще дед Прокофий посадил три березки. Зимой в белых парчовых сарафанах они походили на снегурочек. Стучались в окна опушенными инеем ветками, словно просились погреться. А весной, надев светло-зеленые платья, походили на девчонок-близнецов, выбежавших из лесу и остановившихся у нашего дома. До сих пор мне снятся эти березки.

Как я попал в приют «Святой Терезы»?

В первый же день войны отец ушел на фронт. Скоро в селе появились немцы. Однажды мою мать и двух колхозников захватчики уличили в связи с партизанами. У нас в подполье скрывались трое красных командиров. Мать успела предупредить их, и они ушли в лес. Но сама не убереглась. Ее повесили. А через день немцы и полицаи согнали к машинам ребятишек села и повезли в Германию. Василек и Настенька тоже попались. Привезли нас в лагерь около Гамбурга. Это было проклятое место с низкими, полутемными бараками, огороженное проволокой. Несколько тысяч детей томилось здесь. Ежедневно надзирательницы отбирали по два-три десятка узников и отправляли в «белый» дом за оградой, откуда уже не было возврата. У детей выкачивали кровь для раненых немецких солдат. Настенька попала в белый дом одной из первых.

Нам с Васильком посчастливилось. Мы дожили до Дня Победы. Но вместо того, чтобы отправить советских детей на Родину, американские «освободители» посадили нас в Гамбурге на пароход и привезли в Америку. Тут определили всех в приют, решив сделать из русских детей католиков и американцев. Запретили разговаривать по-русски. Василия на второй год — он был старший по возрасту — отправили учиться в военную школу. А я вот уже почти десять лет в этом богоугодном заведении.

Наша воспитательница миссис Сморчок обзывает меня «дубиной». Хотя есть ребята выше и здоровей меня. Я среднего роста, не полный, но и не тощий, несмотря на скудные приютские обеды. Волосы русые, вьются как у барана. О носе ничего не скажешь — обыкновенный русский нос. Глаза карие. Вот, кажется, и весь мой портрет. В общем парень как парень. Недавно мне стукнуло двадцать лет, и по этому поводу рыжая стерва, виноват, миссис Шерри, сказала: «Совсем взрослый парень. Пора выпускать в жизнь. Надеюсь, что ты и твои друзья, олухи царя небесного, станете хорошими миссионерами и достойно понесете слово божье народам».

Я промолчал. Это старая песенка о христовых посланцах, нам она давно известна. Пусть рыжая святоша лопочет свое, а я знаю, что буду делать. Лишь бы побыстрее вырваться отсюда. И как бы ни жилось мне, в миссионеры меня не заманят.

Десять лет жизни в приюте! Десять тусклых, безрадостных лет. Ни одного светлого воспоминания. Дни были похожи друг на друга, словно серые мыши. Начинался рассвет, и дребезжащая трель звонка разносилась по мрачным залам, спальням и коридорам приюта. Воспитанники вскакивали, заправляли постели и, умывшись, чинно шествовали под недремлющим оком надзирательницы на молитву. После молитвы полагался чай с ломтиком хлеба или же овсяная каша, чуть заправленная постным маслом. Затем шли на работу. Малышей загоняли в подвал, где под присмотром богомольных старых дев они клеили коробки для конфет кондитерской фабрики мистера Клафтона. Господин Джеральд Клафтон, являясь почетным попечителем приюта «Святой Терезы», считал своим долгом давать детям работу. Подростки и взрослые парни отправлялись на скотный двор и на ферму мистера Смита. Он владел беконной фабрикой и тоже ревностно попечительствовал в приюте.

После обеда воспитанники садились за парты. Учили английскому языку, евангелью, закону божьему и истории Соединенных Штатов. Требовалось знать всех президентов Штатов и их великие дела. После уроков вновь работа, ужин, неизбежная молитва и нотация миссис Шерри. Ложились спать в низких дортуарах с толстыми стенами и решетками на окнах. Раньше здесь было аббатство. Приют очень напоминал тюрьму. Да и сами воспитанники в кургузых куртках и хлопчатобумажных штанах походили на маленьких арестантов. В первые годы жизни в приюте мне редко удавалось спать на кровати. Чаще ночевал в карцере, в обществе оловянного распятия и толстенного евангелья. Шли дни, недели, месяцы, слагаясь в годы. Но как нас ни морили работой и молитвами, как ни вбивали в башку катехизис, мы не стали ни настоящими католиками, ни стопроцентными американцами. Мы все выдержали, не сдохли, и дождались наконец-то дня выпуска. Это событие произошло, когда закончились сельскохозяйственные весенние работы и бычков угнали на пастбища в горы.