Н. Долинина
По страницам «Войны и мира»
I
«— Навсегда? — сказала девочка. — До
самой смерти? — И, взяв его под руку, она с
счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в
диванную».
1. ПЕРВЫЕ СТРАНИЦЫ
В «Анне Карениной» увлекательное начинается сразу, с первых строк:
«Все счастливые семьи похожи друг на друга. Каждая несчастливая семья несчастлива по-свое-
му.
Все смешалось в доме Облонских».
Мы погружаемся в чужую сложную жизнь, едва успев открыть книгу. Мы сочувствуем и бедной
Долли, и ее растерявшемуся грешному мужу; мы ждем главной героини — той, чьим именем названа
книга, и она появляется, сияя победным очарованием; мы влюбляемся в нее вместе с Вронским, уже
не в силах оторваться от книги, движимые самым естественным из читательских вопросов: что будет
дальше?
К «Войне и миру» надо пробиться через непонятность первых фраз и страниц, может быть,
даже глав.
Почему я должна интересоваться тем, что сказала (да еще по-французски!) какая-то извест-
ная ( к о м у она известна?) Анна Павловна Шерер, «встречая важного и чиновного князя Василия» в
июле 1805 года! Какое мне сегодня дело до Генуи и Лукки, превращенных Наполеоном в свои «по-
местья»! Нисколько мне не нужны и только зевоту вызывают все эти виконты и аббаты, собравшиеся
у фрейлины Шерер (кто такая фрейлина, я не знаю и знать не хочу).
Так или примерно так рассуждают почти все молодые люди, начинающие читать «Войну и
мир». Так думала когда-то и я, продираясь сквозь непонятный мне разговор двух немолодых светских
людей.
Но что-то застряло в моем мозгу, пока я раздраженно читала первую страницу, — может
быть, именно слово известная в применении к Анне Павловне Шерер или то, что князь Василий во-
шел в гостиную «с светлым выражением плоского лица». Что значит — плоское лицо? Круглое, как
блин? Или — с невыразительными чертами, маленьким носом, стертое, незначительное? Или сло-
во «плоское» определяет вовсе не форму лица, а его выражение — говорят же: плоская шутка, плос-
кая острота. Но почему тогда это выражение светлое?
Французский текст разговоров остался пока за пределами моего сознания, а вот в русском воз-
никло что-то, не позволяющее отложить книгу. Может быть, светлое — то выражение, какое князь Ва-
силий хотел придать своему лицу, а плоское — то, которое сохранялось на лице против воли князя
Василия?
Естественный читательский вопрос: что будет дальше? — возник у меня с первой же страницы,
но не в обычном своем смысле: что случится с героями, а в другом — чем еще, каким словом, же-
стом, деталью остановит меня Толстой и, не позволяя читать дальше, прикажет задуматься...
Толстой, как и Пушкин, у каждого свой. И не один — он меняется с годами, он разный у одного и
того же человека в молодости и позже, он меняется несколько раз за нашу жизнь, как меняемся мы
сами.
Мой Толстой недобрый, но всезнающий, как бог. Он может заблуждаться в своих идеях, и
эти идеи бывают чужды и непонятны мне; но никогда он не ошибается в понимании души человече-
ской; хитрыми маленькими глазками он видит людей насквозь; его сильные крестьянские руки бы-
стро раскладывают на столе пасьянс, и домашние знают: что-то не ладится в работе, раз он долго си-
дит за картами, а он в это время слышит пронзительный крик старого князя Болконского, видит то
быстрое движение, которым Наташа стала на колени у постели раненого Андрея, чувствует безумный
стыд Пьера: зачем, зачем он сказал Элен три французских слова: «Je vous aime...»
В первых главах Толстой, казалось бы, спокойно и неторопливо описывает светский вечер, не име-
ющий прямого отношения ко всему, что будет дальше. Но здесь — незаметно для нас — завязывают-
ся все нити. Здесь Пьер впервые «почти испуганными, восторженными глазами» смотрит на красави-
цу Элен; здесь решают женить Анатоля на княжне Марье; сюда приезжает Анна Михайловна Друбец-
1
кая, чтобы пристроить своего сына на теплое местечко в гвардии; здесь Пьер делает одну неучтивость
за другой и, уходя, собирается надеть, вместо своей шляпы, треуголку генерала... Здесь становится
ясно, что князь Андрей не любит свою жену и не знал еще настоящей любви, — она может прийти
к нему в свой час; много позже, когда он найдет и оценит Наташу, «с ее удивлением, радостью, и робо-
стью, и даже ошибками во французском языке», — Наташу, на которой не было светского отпечатка, —
тогда нам вспомнится вечер у Шерер и жена Андрея, маленькая княгиня, с ее неестественной пре-
лестью.
Все нити будущего романа завязываются здесь, на вечере у Шерер. И за всем этим стоит недо-
брый старик с острыми глазами, выглядывающими из-под низких бровей. Я знаю, что Толстому,
когда он писал «Войну и мир», не было сорока лет, — в моем восприятии он все равно старик с на-
супленными бровями, с раздваивающейся бородой, мудрый и всезнающий.
Его молодые портреты — тот, например, где он, начинающий литератор в офицерском мундире,
стоит среди великих: Тургенева, Островского, Гончарова — его молодые портреты связаны для меня с
«Севастопольскими рассказами», с «Детством», «Отрочеством» и «Юностью», а вот «Войну и мир»
— не знаю, не понимаю, как мог написать человек еще не старый, и невольно приписываю, прибав-
