6 сентября 1853 г. Иван Сергеевич Аксаков (1823–1886) присутствовал на обеде в семействе Блудовых, в Павловске, куда был приглашен графиней Антониной Дмитриевной Блудовой (1812–1891) – фрейлиной Императрицы Марии Федоровны. После обеда Аксаков читал свои «судебные сцены» «Присутственный день в уголовной палате», которые привели в восторг графа Дмитрия Николаевича Блудова[1]. Вероятно, после этой встречи и начались многолетние дружеские отношения Аксакова с Блудовой.
Пятьдесят писем Ивана Сергеевича к графине за 1861–1862 гг. были опубликованы[2]. Еще одно письмо Аксакова 1860 г., сообщающее о событиях, связанных со смертью А. С. Хомякова, было напечатано в «Русском Архиве»[3]. Предлагаемые вниманию читателей письма хранятся в РГАДА (No№ 1, 4–6, 11 – Ф. 1274. Оп. 1. Д. 1808), РГАЛИ (No№ 2, 7–9, 10 – Ф. 72. Оп. 2. Д. 12), ОР РГБ (№ 3 – Ф 359. К. 8228. Д. 2) и публикуются по автографам.
16 сентября 1853 г. П<етер>б<ург>
К искреннему моему сожалению не могу у Вас быть ни нынче, ни завтра, ни послезавтра, графиня, а буду в субботу. Нынче еду к своей тетушке по случаю именин ее (завтра 17 ое), а в пятницу – охота за зайцем. Теперь уже один. Сейчас пришел из 3 г<о> Отд<еления>, где имел удовольствие часа два ждать в обществе переодетых в штатское платье офицеров (они пришли с докладами о своем шпионстве), запомнил их лица и могу узнать их, если встречу: это полезно.
От гр<афа> Орлова[4] ответ пришел: «нельзя» – и больше ничего, никаких объяснений, даже не знаю, докладывалось ли письмо мое государю. Дуп<ельт>[5] говорит, что искренно жалеет.
Мне очень совестно перед графом[6], что я не побывал у него в Петербурге, но я боюсь всегда его обеспокоить, а он так деликатен, что не выпроводит без церемоний докучного гостя, или гостя не в пору.
До свидания.
Преданный Вам Ив. Аксаков
21 апреля 1854 г. Елисаветград
Херс<онской> губ<ернии>
Не зная, где именно теперь Оболенский, Попов, Шеншин[7], в Москве ли, в Петербурге ли, в разъездах ли, я решаюсь обратиться к Вам. Прошу Вас, графиня, дайте мне совет, а если Шеншин в Петербурге, то призовите и его на совещание. Дело вот в чем: в то время как дерутся на Дунае, дерутся на Черном море, а может быть и на Балтийском, в то время как для дряхлого мира[8] занимается заря преображения, слышишь тяжелое и мощное дыхание роковых судеб, видишь стихии мира, встающие на брань[9], – в это вещее время ваш покорный слуга производит мирные, но не всемирные и не мировые исследования. И о чем же? О торговле салом, щетиною, шерстью, кожей и т. п. Оно бы и ничего, события – должно полагать – совершатся и без моей помощи, но дело в том, графиня, что я без шуток, представляю теперь явление самое комическое! Мне приходится исследовать то, чего нет и что, вероятно, с окончанием войны, подвергнется совершенному изменению. Но Вы, может быть, забыли, в чем именно состоит поручение, данное мне Географическим обществом? Так позвольте напомнить.
Поручение это, основанное на программе, сочиненной лет 5 тому назад, и данное мне в то время, когда еще можно было сомневаться в том, что война примет такие размеры, – состоит в исследовании ярмарочной украинской торговли и в подробнейшем описании украинских первостатейных ярмарок, которых счетом 11. Но главнейшие источники, снабжавшие деньгами безденежную Малороссию, теперь иссякли: нет сбыта ни пшенице, ни салу, ни шерсти, ни коже, ни щетине, словом единственным малороссийским продуктам. Новороссийский край, один из важнейших покупателей русских мануфактурных товаров на украинских рынках, ровно ничего не закупает, – напротив того все закупленные им прежде русские товары остались непроданными и вывезены обратно в Россию для продажи. Понятно, что современные обстоятельства должны оказывать решительное влияние на ход торговли и в особенности в Малороссии, которой произведения составляют предмет заграничного отпуска. Настоящий 1854 год не может[10] даже быть принят в соображение при описании украинских ярмарок, но в этот-то год, который есть исключение, из ряду вон, как говорится, – вздумалось ученой любознательности производить свои исследования! Труд напрасный и бесполезный! Должен сознаться Вам, что просто иногда совестно мне бывает надоедать людям[11] такими несвоевременными статистическими запросами… «Что вы у нас делаете? – Я, я произвожу исследования о торговле… – Помилуйте, какая же теперь торговля! Ее нет! А слышали ли вы, что Силистрия взята» – и проч. Вот что мне приходится слышать по нескольку раз на день!
Добросовестность требует, чтоб предпринятый мной труд был отсрочен до… окончания войны. Я и готов это сделать, готов даже возвратить Обществу взятые мною деньги, но желаю иметь в виду другое верное занятие. Я хочу вступить в какую-нибудь гражданскую должность при Дунайской армии. Существуют же канцелярии при главных квартирах, при главнокомандующем, при начальниках отдельных отрядов? Нельзя ли мне попасть в одну из подобных канцелярий, хоть в звании писца? Серьезно говорю Вам, что готов принять должность писца, только там, на Дунае. Я хочу быть ближе к театру войны, хочу… Да что же Вам объяснять? Вы верно понимаете вполне мои побуждения, графиня! Шеншину, должно быть, хорошо известен состав канцелярий при действующей армии: сделайте милость, расспросите его подробно и потрудитесь меня уведомить. Никакого высшего разрешения добиваться не нужно; необходимо только рекомендательное письмо к какому-нибудь начальнику штаба, письмо, с которым бы я мог явиться на Дунай! Если это возможно, если я получу от Вас ответ благоприятный, то немедленно явлюсь в Петербург для расчета с Обществом, возьму письмо и – на Дунай! – Досадно только, что письма ходят так долго: это письмо Вы получите не ближе как через 12 дней. Если Вы напишите ответ через неделю по получении моего письма, то потрудитесь адресовать Ваше на мое имя в г. Полтаву; если же позже, – то в г. Ромны Полтавской губернии. В ожидании ответа, я стану продолжать свои разъезды. Я уже писал об этом предмете Оболенскому, но письмо – будто в воду кануло.
