Вечер, скоро уже начнёт смеркаться. На площади близ трактира стоят двое: хмурый подросток с протянутой рукой, да малышка лет четырёх, вцепившаяся ему в штанину. Прохладно сегодня. Покрапывает дождь.
— Есть хочется! — вздохнула девочка, — Ром, а Ром?.. Мы сегодня есть будем?
— Если подадут — будем, — сурово бросает её спутник.
Они стоят. Стоят… на город наползают сумерки, поверх грязного и негрязного, покрывая дома в грязный серый цвет.
— Брааатец! — малышка уже ноет, трясёт его за штанину, — Я есть хочу! Браатец!
— Ну… — он устало смотрит в умоляющие синие глаза, задумчиво взъерошивает свои длинные, криво отрезанные волосы, — Собаку, что ли, поймать?..
— А зачем собаку? — глаза расширяются, малышка недоумённо хлопает ресницами. Потом лицо её озаряется, — Ой, собаку?! Мы с ней будем играть!
Он смотрит на сестру и хмурится. Добавляет строго:
— Знаешь, я, кажется, вспомнил. Знакомого, у которого могу попросить еды. Только мы тебя сначала спрячем, ладно? Он терпеть не может маленьких девочек. Сам не знаю, почему.
— Может, со мной хоть подаст? Меня ж жалеют иногда, — шмыгает носом.
Устало улыбнувшись, взъерошивает русые волосы на её голове.
— Но он их почему-то не любит.
— Ну ладно, — она опять шмыгает носом, смущённо теребит его штанину, — Только ты быстрее приходи, ладно? А то ты в прошлый раз как ушёл, так тебя всю ночь не было! Я так испугалась! Так страшно сидеть там одной было! — она задумчиво теребит его штанину, — Ром… А Ром?..
— Ну, чё те, сопля?
— Ты только сразу уходи, если он драться будет, хорошо? А то ты в тот раз пришёл такой исцарапанный, будто свалился на кота. Ты ещё тогда такие вкусные мясные пирожки притащил. Ну, помнишь? В подорожнике? Ты сказал, что если жаренное мясо завернуть в подорожник, то это как пирожок. И таких больше ни у кого нет…
Дверь трактира открылась, и на улицу вышел мужчина средних лет, шатающийся. Задумчиво почесал сытое брюхо. И взгляд его уцепился за синие глаза девочки.
— Уу, щенки! — заорал он, — Поразвелось тут! Зыркают, гляди, на меня!
Девочка спряталась за мальчика. Тот мрачно, в упор, смотрел на пьяного. Мужчина, матерясь, спустился было с крыльца, пошёл по улице. Потом что-то остановился, обернулся. Опять наткнулся на синие глаза, выглядывавшие из-за ноги подростка. И, просмотрев в эти синие глаза долго-долго, мужчина вдруг развернулся, подошёл к ним.
Девочка, с надеждой улыбнувшись, выскользнула, протянула ладошку. И, вскрикнув, упала на мостовую, получив сильную затрещину.
— Новодальцы! Проклятые новодальцы! — взревел пьяный, — Чтоб вам пусто было!
И снова замахнулся.
Он был высокий, здоровый. А подросток был худой, невысокий. Он сразу оценил, что противник ему не по зубам. Подхватил сестру на руки, дёрнулся было к спасительному переулку. Только не добежал. Не убежал. Упал со вскриком, роняя малышку. И в отчаянии, сделал то единственное, что ещё мог: заслонил её собой. И терпел все удары, надеясь, что этот гад выпустит злость и уймётся.
Девочка испуганно смотрела на брата. На то, как верхняя светлая его рубаха с неловкой красной вышивкой — она для него старалась, вышивала у ворота и рукавов, а он принял с радостью, будто королевский то был подарок — стала грязной от следов ног нападавшего и от пятен крови. Такой грязной, что походила на нижнюю серую рубаху, чьи узкие рукава вылезали из-под широких рукавов, заканчивающихся у локтя.
И потом, когда вышел на улицу кто-то ещё, молодой парень, да оттащил озверевшего, дал по морде, а детям крикнул, чтоб убегали, брат подхватил сестру и убежал. На этот раз совсем.
Они сидели в каком-то закутке, дрожа, прижимаясь друг к другу, чтоб согреться. Уже боялись оба пойти за едой. Потом, когда пошла по небу линия зари, и светлеть кругом стало, девочка заметила, что на рубашке мальчика появились красные пятна.
— Ром… — сказала испуганно, — Ты ранен, Ром?.. Тебе больно?!
— Молчи, сопля, — устало улыбнулся он, дёрнул её за косу, полурастрёпанную, с травинками вместо ленты, легонько, — Нет, не ранен я. Не реви. Он просто меня на мостовую толкнул. А там кто-то ягоды рябины рассыпал. И я их раздавил своим телом, — он натянуто улыбнулся, — Ну, ничего, сопля. Рубашку выстираем.
Прижал её к себе, вздохнул.
— Ром… — послышалось тихое из-под его объятий.
— Ну чё тебе? — уже сердито проворчал он, — Поспи.
— А разве бывает рябина такая красная?
— Ну, может, не рябина. Я не успел рассмотреть. Поспи.
Она какое-то время молчала, потом завозилась. Пожаловалась:
