Периферийный авторитаризм. Как и куда пришла Россия

Питер Брейгель Старший (около 1525—1569) и Питер Брейгель Младший (1564—1638) – великие нидерландские живописцы, в творчестве которых много сатирических аллегорий.

В оформлении книги использованы репродукции картин:

♦ «Притча о слепых» (обложка),

♦ «Страна лентяев» (Введение),

♦ «Детские игры» (фрагменты, Глава 1 и Глава 3),

♦ «Большие рыбы пожирают малых»

(Глава 2) Брейгеля Старшего

♦ и «Извлечение камня глупости»

(Вместо заключения) Брейгеля Младшего.

За последнее десятилетие я довольно много писал о том специфическом общественно-экономическом организме, который на рубеже двух тысячелетий стал реальностью в «новой России» после скоротечного и во многом катастрофичного краха советской политической и экономической системы.

В данном случае я имею в виду не конкретные события, и даже не тенденции, присутствовавшие и продолжающие присутствовать в нашей политической и хозяйственной жизни двух последних десятилетий, а некий каркас устойчивых отношений в этих областях, который в течение этого периода постепенно сформировался, а сегодня цементируется общей логикой происходящих в стране и вокруг нее событий. Другими словами, речь идет о том, что в марксистской традиции обозначалось термином «общественный строй» – о совокупности сущностных отношений, которые формируют ткань общественной жизни на длительную перспективу и совершенно не зависят от того, что о них говорят и думают в самом обществе.

При этом – возможно, в силу инерции своего образа мышления и сложившегося круга интересов – я делал упор, главным образом, на экономический аспект сформировавшейся системы, пытаясь, в меру своих сил и опыта, понять и обрисовать в более или менее научных терминах отношения по поводу собственности и управления ею в постсоветской России. Я считал – да и сейчас не изменил своего мнения – что при всем буйстве политической жизни страны начала 1990-х годов, при всем драматизме событий и конфликтов, ее наполнявших, она оказалась в конечном итоге вторичной по отношению к тем достаточно глубоким, но не всегда очевидным процессам, которые сформировали особый тип «нового» российского капитализма, – капитализма, возникшего не столько благодаря, сколько вопреки желаниям и расчетам практически всех сил, так или иначе причастных к его формированию, часто противоположных по своим объективным интересам и субъективным устремлениям.

Наиболее подробные рассуждения на эту тему содержатся в ряде моих работ, включая публичные выступления, относящихся к периоду 2003—2006 гг. Не пересказывая полностью того, что в них было сказано, я все-таки позволю себе напомнить, что я тогда считал главными чертами российского варианта постсоветской экономической системы – хотя бы для того, чтобы соотнести нарисованную тогда картину с нынешним днем и убедиться, что все ее основные элементы сохраняют свою актуальность.

Во-первых, я полагал тогда, что в результате так называемых реформ – а фактически это были не реформы, а пассивное следование стихийному ходу событий – в конце 1990-х годов мы оказались заложниками странной эклектической системы хозяйственных отношений, в которой причудливым образом переплелись элементы недоразвитого классического капитализма; механически перенесенных на его почву институтов, характерных для современного постиндустриального финансового капитализма; пережитков административной и встроенной в нее теневой экономики советского типа; полуфеодальных отношений, уходящих своими корнями еще в досоветский период; наконец, обычного криминала в экономике. Собственно, этот факт тогда никем всерьез не оспаривался – спор шел лишь о соотношении различных элементов в этой «смешанной» системе и ближайших перспективах ее дальнейшей эволюции. В отличие от так называемых «либеральных реформаторов», которые тогда были настроены в целом оптимистично и уверяли, что эклектика отношений отражает переходный характер экономики 1990-х, а стихийное развитие событий приближает российскую экономику к западному мейнстриму, я считал, что никакого стихийного, автоматически действующего вектора движения в сторону зрелого конкурентного капитализма тогдашняя ситуация не содержала.

Во-вторых, я говорил, что в российской экономике отсутствуют четкие границы между сегментами, в которых бы господствовали разные типы отношений. Другими словами, разные уклады в экономике не соседствуют, разделяя ее на, условно говоря, современный, постсоциалистический, теневой и патриархально-традиционный сектора, а тесно переплетены между собой, вовлекая в свою орбиту одни и те же отрасли, предприятия и даже одних и тех же людей. В результате, каждый субъект хозяйственной деятельности имел перед собой некий коктейль из правовых норм, неофициальных «понятий», административного произвола, криминального насилия (исходящего, в том числе, от официальных органов власти) и обширного поля неопределенности, в котором господствовал слепой случай. В экономике такого типа (в одной из своих работ я охарактеризовал ее как «экономику силы и случая») субъекты вынуждены полагаться на стихийно устанавливающиеся «правила игры», которые оказываются достаточно подвижными, и под влиянием изменений в соотношении сил и просто случайных факторов могут существенно меняться на протяжении даже одного инвестиционного цикла.