Кому война, а кому мать родна. Вот и Егорушке в сорок первом наконец повезло. Долго он на Руси неприкаянный болтался, как цветочек аленький в проруби зимней, без единого документа в своих рваных карманах, а вот в месяце августе выдали ему вещевой аттестат да продовольственный и отправили служить в армию. С тех пор он и зажил по человечески…
Нет, всякое, конечно бывало. И в атаки он хаживал, и в десантах участвовал, и после десанта под Керчью через весь Крым ползком до Севастополя добирался, и оттуда, после всех на последней шлюпке вокруг всего полуострова до своих выгребал, но жив-то остался да и к морячкам прибился накрепко. Выучился и на торпедиста, и на акустика, и когда в сорок четвертом британец Черчилль, лорд Мальборо, товарищу Сталину подарил кораблик от щедрот своих, то заметили его личное дело в кадрах и отправили служить на Северный флот, на советский крейсер «Архангельск». Там он до главного старшины и дослужился, себе на радость, врагам на страх. Когда в сорок девятом отобрали бесстыжие капиталисты подарок лорда и потащили его в Англию на переплавку, чтобы наделать из боевого корабля пяток торгашеских корыт, сильно Егор опечалился. Даже слеза его злая прошибла. Но не дало ему командование флота долго печалиться, отправили его в город Данциг, бывший немецкий, а сейчас польский порт, осваивать трофейные корабли, немецкие да итальянские, да бывшие панские польские. В очередной раз ему повезло, на флоте остался, не попал под списание. Не пришлось ему в вновь уклад своей жизни менять, попустила судьба.
Так и жил он спокойно, за спиной своего капитана, работал за себя и за всех тех парней, что полегли на стылой крымской земле или захлебнулись в холодных волнах Атлантики, и горя не знал. Так он и Сталина похоронил, и портретик очередного английского шпиона Берии в топке сжег, и в красном уголке фотографию генерал-лейтенанта Хрущева, что в сорок втором году Харьков немцам просрал, повесил. А вскоре после этого вызвал его капитан, и сказал, что пойдет их корабль прямо по синему морю в далекую страну Индонезию, помогать братскому пролетариату в его борьбе против голландских захватчиков. Ну и ладно, подумал главный старшина, и до этого всех побеждали, победим и голландцев. Черт не выдаст, свинья не съест.
— Товарищ капитан, какой бы нам маршрут не наметили, теплых морей не избежать, — высказался старшина. — Разрешите в меру возможностей дополнительно подготовиться к переходу.
— Действуйте, Егор Михайлович, все что возможно нашими силами делайте, — согласился с ним капитан-лейтенант Меркулов, получивший свое звание еще в 1945, да так в нем и оставшийся. Ладно хоть еще на службе оставили, не пошел в тридцать лет на токаря учиться.
Изобразил старшина стойку «смирно» с расслаблением левого мизинца на ноге, на что имел право по сроку службы, и пошел думу думать. Зацепки у него в Данциге были не слабые, древние, еще довоенные. Но узнай кто о них, ему несдобровать. В одном человечке был Егор железно уверен. Старшина первой статьи Сидоров его никогда не подводил. Что уж он там про себя о Егоре думал — неважно, но ни с кем он своими мыслями и наблюдениями не делился, хотя многие интересовались, от особого отдела до мурманских девиц. Дошел главстаршина до кубрика электриков, убедился, что одни они там, и закрыв за собой дверь, сразу сказал:
— Третий нам нужен. Кремень. Как мы.
— Как мы нет, и не будет. Да и не надо. Перебор, как к одиннадцати туз. Что мы, вдвоем дело не сделаем? — уточнил Сидоров.
— Нам в город надо выходить. Официально. Машину в комендатуре порта брать, груз завозить. Три человека — обычный наряд, а два старшины сразу внимание привлекут. Не по фэн-шую это. На КПП спалимся, — ответил верному другу Егор.
— Ну, тогда берем Петрова из прошлогоднего призыва. Молодой еще, но службу понял. Да и из архангельских он, у них там в войну тридцать тысяч с голоду полегло, жизнь тоже со всех сторон знает, не сдаст.
И ухмыльнулся. И Егор улыбку изобразил. И впрямь смешно. Наряд будет — Иванов, Петров, Сидоров. Хотя видели фамилии и посмешнее, например Непийвода. Говорили люди, что у монголов вообще фамилии диковинные, но наследников Чингисхана на флоте не было, в отличии от братьев украинцев и прибалтов.
— Ладно. Готовься к 16.00, ужин пропускаем, приводи Петрова к комендатуре, оттуда на студебеккере поедем, — закруглил разговор.
С третьим определились, а уж всякую мелочь, где и что брать будут и обсуждать не стоило.
К костелу подъехали быстро, народ еще не разошелся. Здесь Егора вбитый рефлекс подвел, перекрестился он. Петров, салажонок, даже остановился. И священник местный остолбенел. Ну и ладно, решил старшина, пойдем напролом.
— К вящей славе господней, именем ордена и ради его величия и могущества, повинуйся мне, сын мой, — отчеканил он привычную формулировку на латыни. — Петров, к дверям, всех выпускать, никого не впускать. Сидоров, за мной.
Взяв священника за локоток, двинулся к входу в подземелье. Толкнув двери, привычно взял лампу в нише сбоку и слегка замешкался, зажигая фитиль. За это время к ним церковный служка присоединился, хромой, но все равно опасный.
![В начале пути [сборник рассказов]](/storage/book-covers/e7/e758adab22f682af0b5701b087b23055b5aaea35.jpg)