>Рис. С. Ринчинс.
Сутки утекли туда, куда обычно уходит время. И эта ночь, наполненная тысячью слов, глубокими затяжками, одобрительными и ироническими похлопываниями в ладоши, унеслась в прошлое.
Эти парни были злы на нерасторопную природу. Она, по их мнению, слишком долго устраивает свои дела. Подумать только, ее эксперименты затягиваются на миллионы лет. И ребята решили бросить камень в огород природы — сконструировать робота не механического, на транзисторах, а на основе белковых соединений.
Она пришла, когда хозяин квартиры остался один. Квартирой это помещение могло быть названо весьма условно — с таким же успехом его можно было бы принять за музей или лабораторию. Хозяин стаскивал с себя свитер и говорил что-то насчет роста, цвета волос, тембра голоса будущего робота.
— Каким бы ты хотела его видеть? — спросил он.
— Пусть походит на тебя… С одной лишь разницей…
— Опять эти стихи… Он ими уже напичкан.
— Не только. Нельзя ли что-нибудь насчет индикатора эмоций? Сверхвысокой чувствительности…
«Патефон для стихов и эмоции, черт бы их побрал!» — подумал хозяин квартиры. Он был силен в истории техники и потому знал такое слово, как патефон.
Ничем не выдав своего раздражения, он подошел к ней сзади и погладил по волосам. На него пахнуло озерной свежестью и еще чем-то, что в его представлении было вообще природой. Берега русла усталой мысли стали оползать, и он почувствовал, как к нему приходит душевное спокойствие.
— Милый, я еще принесла. Посмотрим, как он их усвоит. Вот, послушай.
Ты в ветре веткой пробующем,
не время ль птицам петь,
намокшая воробушком
сиреневая ветвь…
— Ну ладно, давай тексты.
Прерванная на полуслове, она удивленно посмотрела на него и протянула ему несколько стерженьков. Он быстро один за другим вставил их в отверстие ящика с окошечками-глазками разных цветов.
— Индикатор эмоций ведь тот, зеленый? — спросила она.
— Да, пока зеленого цвета.
Глазок начал меняться в окраске. Изумрудный, он становился серее.
— Сереет он от скуки? Не так ли?
Девушка, задав этот вопрос, подошла к креслу и села на упругое, но податливое сидение.
Пока она садилась, он как можно равнодушнее ответил:
— Я сочувствую бедняге. Понимаю его.
— Ты что-то путаешь. Это я должна ему сочувствовать. Ему скучно, потому что конструировал его…
По поверхности индикатора забегали разноцветные полоски.
— Извини, я больше не буду смеяться, — сказала она, вставая с кресла и подходя к мужчине и модели мозга.
В индикаторе модели установилась торжественная радуга.
— Милый мой, чудесный, умный.
На глаза ее, вместо обычно ясного выражения, надвинулась какая-то матовая пелена. Он знал, что значит это, обнял ее и сказал:
— С прошедшей ночи я принадлежу истории.
— Нет, мне, — еле внятно сказала она, — а старушке истории достанется твоя тень…
Стены выплыли на него сразу. Самопрограммирующиеся, мобильные. Правильность своего поведения они возвещали звонком. В несколько секунд они рассчитали оптимальный технологический процесс производства себе подобных, потом миллион раз помножили какие-то числа. С каждой решаемой задачей наглость звонков становилась все нетерпимей. И вдруг стены пошли на него, как бы сжимая собственный звонок и грозя это сделать с ним…
— А что, идея, — сказал он тревожно ощупывая себя.
Он еще не совсем освободился от сна и потому, наверное, подергал себя за ухо. Затем он решил непременно встроить для пущего удобства счетную машину в стену. Но чтобы она крепко сидела в стене.
— Не разберу твоего бурчания, — раздался ее далекий, но четкий голос.
Оказывается она уже появилась на экране видеофона. Загорелая, свежая, она стояла под каким-то прозрачным куполом на фоне пальм. Вдали были видны гребни прибоя.
— Твой звонок вызвал у меня кошмарный сон. Темен человек в самом нутре. — И вдруг он расхохотался, представив сновидение первобытного человека — мамонты, стаей марширующие по телу впечатлительного неандертальца.
— Чего хохочешь? Вижу, без меня ты с ума сойдешь. Я сегодня вылетаю. У меня все отлично и я рада сообщить тебе это, пусть даже в такую рань. Не сердишься на меня, что разбудила?
— Вот, вот, самое время выслушивать твои деликатности. Ты спасла меня от позорной смерти. — Он помолчал, поежился. — Представляешь, кибернетизированные стены хотели раздавить меня.
На экране тревожно округлились глаза. Она спросила:
— Какие стены?
— Во сне это было. Чем же я им не понравился? В конце концов сам же их сделал. Упаси, чтобы на самом деле твои вещи не слушались тебя.
— Напрасно стены не раздавили тебя. Не философствовал бы спросонья.
— Прости. Вместо того чтобы спросить, как твоя командировка, я о дурацких снах рассказываю. Приезжай скорее.
— Ого, да он у тебя чудненький! Симпатяга! Молодцы твои приятели.
— Приятели? — почти оскорбительно проговорил он.
— Да, да, идею, конечно, предложил ты. Но зачем же хвастаться?
Она весело смотрела на него.
— Как ты зазнался быстро, любимец истории. И обидчивым стал. Ну ладно, поцелуй свою египтянку. Хочешь, скажу тебе комплимент? На афро-нильские темы.
— В кой-то век дождался от тебя комплимента!
— Ты напоминаешь крокодила, медлительного на земле и быстрого в воде. Твоя земля — я, быт, а вода — драгоценные твои мыслительные устройства.
