Валерий Дмитриевич ГУБИН
ПАМЯТНИК
Фантастический рассказ
- Опять мой агрегат барахлит, - Спиридонов в сердцах стукнул по ящику. Тот задребезжал, выпустил струю пара, и еще одна капля черной жидкости упала в кружку. Кофеварка была гордостью Спиридонова. Он собирал ее из железного лома целый год, после того как нашел дерево, чьи зерна по виду были очень похожи на кофе. И по запаху тоже. Но работала она плохо редкий день удавалось сварить достаточное количество. Трудно было отрегулировать подачу пара, часто он выходил совсем не туда, в какую-нибудь новую трещину.
- Ты все же постарайся отладить, - сказал наблюдавший за его манипуляциями Калнынь, - такой день, а мы без кофе. Как-то ведь надо отметить, не липучку же снова глотать.
Уже много лет назад они научились выделять из растения с толстыми мясистыми стеблями, похожего на столетник, сладкий тягучий сок. Но сейчас хотелось именно кофе - крепкого, густого, после которого колотится сердце и чувствуется, что жизнь продолжается.
Сегодня исполняется ровно тридцать лет со дня их неудачной посадки, в результате которой ракета превратилась в груду лома, а они, чудом спасшиеся, - в пожизненных пленников этой затерянной в глубинах космоса планеты. Тридцать лет, в течение которых быстро таяла надежда на помощь, на то, что кто-нибудь в этом столетии снова сюда заглянет.
Планета оказалась необычайно привлекательной. Мягкий ровный климат, полное отсутствие крупных хищников, множество съедобных плодов и растений. Из обломков ракеты соорудили четыре хижины, сносную мебель, даже легкие металлические копья для охоты. Уцелел, правда, один бластер с большим количеством зарядов к нему, но им никогда не пользовались, берегли на всякий случай.
За несколько первых лет они обследовали - километров на сорок-пятьдесят - всю территорию вокруг. На востоке лежал бескрайний океан, на западе - труднопроходимый лес. А на юг и север тянулась равнина с редкими перелесками, прозрачными речками и небольшими возвышенностями. Здесь и стоял их лагерь, здесь они охотились, путешествовали, здесь же недалеко от лагеря - первые три года рыли огромную, в виде креста, канаву - опознавательный знак их стоянки, который можно было заметить с высоты.
Вначале, теплыми вечерами, собирались вместе, говорили о Земле, вспоминали друзей и родственников, потом, когда темнело, рассматривали крупные, незнакомые звезды. И казалось, что положение не так уж безнадежно, что они рано или поздно вырвутся отсюда и вернутся домой. Но потом, ночью, они стонали во сне, плакали, даже вскакивали в ужасе и бежали друг к другу, ища утешения и поддержки. Однако, чем дальше, тем реже случались подобные взрывы, прошлое отодвигалось, затягивалось туманом времени, былые надежды и страхи все более представлялись им смешными, и со временем они свыклись с тем, что вся их жизнь, большая часть жизни, пройдет здесь и здесь же окончится, под вечно голубым небом, среди бурной растительности этой мягкой плодородной земли. Канаву почти засыпало, и она заросла так, что, даже стоя рядом, с трудом можно было разглядеть следы их титанической работы.
Все свободные от добывания пищи часы они отдавали любимому делу: Спиридонов писал очередной философский трактат, Калнынь и Павлов часами ожесточенно спорили над шахматной доской, создавая математический аналог "эвристического шахматного анализатора", а Кирабаев ничего не хотел знать кроме поэзии, и его стихи - удивительный синтез средневековой арабской лирики и европейского символизма - вызывали неизменное восхищение.
Так прошло десять лет, потом еще десять, появились болезни, накапливалась усталость. И интерес к прежней работе начал падать. Они, наконец, пришли к мысли, что все их творчество - лишь попытка искусственно продлить прошлую жизнь, попытка вымученная и нелепая на этой далекой планете. Нужен был новый смысл, который помог бы им просто и естественно жить здесь, и друзья стали пристальнее всматриваться в то, что их окружало, - деревья, растения - вслушиваться в шум ветра и голоса птиц. Они, сами того не сознавая, пытались обнаружить следы того, что здешняя природа не просто терпит их, но что она их приняла, и они постепенно становятся необходимой частью ее существования.
И вот однажды появилось эхо. Спиридонов, обжегшись паром, громко вскрикнул, и через несколько секунд этот крик прозвучал снова - сначала с одной стороны поляны, потом с другой, уже глуше. Друзья переглянулись удивленно и замерли. Через минуту крик опять повторился, только уже не такой пронзительный и раздраженный, скорее даже уже не крик, а звук трубы, его воспроизводящий, - мелодичный и яркий. Он снова прозвучал еще через минуту, затем еще и еще, и каждый раз все дольше и все музыкальнее. Они начали петь, кричать, стучать палками по железу и были буквально затоплены какофонией звуков, которые эхо возвращало к ним со всех сторон. Потом этот шум как-то упорядочился и стал походить на музыку, словно кто-то собрал все звуки, обработал, пригладил и попытался найти в них гармонию, насколько это было возможно.
- Вы слышите, она учится разговаривать, - уверял Калнынь, - природа ведь - большой ребенок. До нас ей говорить было не с кем, и она молчала. А теперь пытается и подражает.
