В маленьком кабачке, стоявшем недалеко от пристани на Тибре, было, по обыкновению, людно и, против обыкновения, тихо. Высокий легионер с повязкой на лице и рукой на перевязи задумчиво глядел куда-то вдаль, позабыв о колбасе, которая стояла перед ним в маленькой мисочке и чуть дымилась; несколько человек, расположившись около круглого большого стола, неторопливо потягивали дешевое кислое вино из ватиканских виноградников, перебрасываясь иногда короткими фразами; в темноватом углу жевал хлеб с луком старик в темном плаще, и только группа совсем юных матросов-греков без умолку болтала, живо и весело, напоминая стайку слетевшихся вместе беззаботных воробьев.
Дверь[1] отворилась. На вошедшего оглянулись да так и не отвели глаз. Был он среднего роста, прям и широкоплеч, но лицо его, исполосованное глубокими шрамами, все в рубцах и рытвинах, с перебитым носом, казалось страшной маской, а не лицом живого человека. Только у маски были умные, внимательные глаза, а улыбка, с которой вошедший поздоровался с сидевшими, была доброй, ласковой и печальной.
Греки со свойственной их народу деликатностью опустили глаза и затараторили с преувеличенной быстротой и деланным жаром; сидевшие вокруг стола потупились.
Легионер не сводил глаз с вошедшего, и, когда тот, взяв со стойки миску с бобами (брал ее он левой рукой: пальцы на правой были скрючены и не разгибались), огляделся, где бы сесть, он встал и приветливым жестом пригласил его за свой столик. Незнакомец поставил миску, но не сел. С минуту оба глядели друг на друга и затем кинулись друг другу на шею.
Несколько минут и тот и другой молчали. Первым заговорил легионер:
— Мус, друг, земляк! Жив, жив! Вместе бились с кимврами, в одной палатке жили! Мне сказали, что ты убит под Верцеллами. Будто видели, как какой-то кимвр хватил тебя топором.
— А я считал, Мерула, что тебя нет в живых. Хотел даже под Венафр[2], к твоей хозяйке, наведаться, про тебя расспросить.
— Мус, скажи, кто…
Но Мус уже не успел ответить. Около них столпились и жадно слушали моряки-греки. Один из них почтительно поклонился воинам:
— Не посетуйте на нас, чужестранцев, расскажите нам о кимврах. В Греции у нас чего только о них не говорят! Не знаешь, чему и верить. Рассказывают, что это великаны, потомки титанов, тех, которые пошли на борьбу с самим Зевсом. И будто земля раскрылась и они вышли из самой ее глубины…
— Мус, расскажи им. Тебе всегда надо было все знать; я помню, ты в лагере всем старым солдатам житья не давал, постоянно расспрашивал про кимвров…
— Да, расспрашивал… и на собственной шкуре узнал. Высокие они очень, это правда, вдвое выше меня, а так — такие же люди, как и мы с тобой, грек. И вышли они вовсе не из земли: прогнало их с родных мест море. Жили они где-то далеко-далеко на севере, на берегах моря, и море это вдруг пошло на них, залило всю землю. Им пришлось уйти, и они отправились всем народом, с женами, детьми, со стадами искать себе пристанища. Всю Европу прошли. Земли много, лежит она вот перед ними, а поселиться негде: отсюда гонят, оттуда гонят.
— Кто тебе все это рассказал, Мус?
— Погоди, Мерула, узнаешь. Просили они у нашего сената дать им земли; обещали жить мирно, верно служить в наших легионах. Так бы и было: у них в обычае слово свое держать крепко. Куда там! Чтоб римский сенат землю дал! Он бы и воздух рад себе забрать! Пришли они в нашу провинцию — к этому времени подошли к ним их родичи, тевтоны, и еще какое-то племя, — начали грабить, конечно. Выступило против них наше войско, и разбили они его в пух и прах: от десяти легионов горсточка осталась. Кимвры направились в Испанию, а тевтоны рассыпались по всей Галлии. Что там было! От деревень и хуторов только кучи золы остались. Кто успел убежать в города, тот и уцелел. Да как уцелел! Что творилось по городам! Сидят люди в осаде; съели все, что можно; голодают, а сдаваться не хотят. И вот перебьют всех, кто сражаться не может — женщин, стариков, детей, — и едят их мясо. Мне старик галл рассказывал. Высокий, крепкий, как дуб, рассказ ведет ровно, голос не дрогнет, только руки так стиснул, что пальцы побелели. Он все это своими глазами видел… Детей лишился. А я слушал и плакал, открыто плакал… Людей жалко, страну жалко.
Греки слушали затаив дыхание. Рассказ захватил их; взволнованные, потрясенные, они, казалось, сами готовы были заплакать.
Мус продолжал:
— С тевтонами покончил Марий; уничтожил их при Секстиевых Водах[3]. А кимвры пошли на Италию; в Испании, говорят, пришлось им круто. Перевалили через Альпы всем скопом, с женами, с детьми, с обозом, со стадами и собаками. Начальник наш, Катул, разумный человек и осмотрительный, стал так, чтоб закрыть им проход через Атезис