Давным-давно, когда всё ещё только начиналось, Леопард жил в Высоком Вельде[1]. Да-да, моя радость, это был не какой-нибудь там Равнинный Вельд, или Кустистый Вельд, или Болотистый Вельд, но че-рез-вычайно голый, знойный, раскалённый Высокий Вельд, где только и было что песок, да камни цвета песка, да редкие пучки песочно-жёлтой травы. Конечно, Леопард жил там не один — там жили ещё и Жираф, и Зебра, и Антилопа Канна, и Антилопа Куду, и Коровья Антилопа Бубал, и все они были че-рез-вычайно песочно-желтовато-бурые с головы до пят. Но самым песочно-рыжевато-бурым из всех был Леопард, этакая серовато-рыжая кошка, и он полностью, до самого тонюсенького рыжевато-песочного волоска, сливался с Высоким Вельдом. Надо сказать, это изрядно портило жизнь Жирафу и Зебре и всем прочим, потому что Леопард обожал притаиться в засаде за каким-нибудь че-рез-вычайно желтовато-серо-бурым камнем или кустиком, и стоило Жирафу, или Зебре, или Антилопе Канне, или Антилопе Куду, или Антилопе Бушбок, или Антилопе Бонтбок пробежать мимо, как он выскакивал из засады — и те в ужасе мчались прочь во весь свой прыгучий дух. Да-да, представь себе, моя радость! А ещё в том же Высоком Вельде жил Эфиоп с луком и стрелами. Эфиоп в те далёкие времена тоже был че-рез-вычайно серо-буро-рыжеватым; и вот он жил в Высоком Вельде, и они охотились вместе с Леопардом: Эфиоп со своим луком и стрелами и Леопард со своими че-рез-вычайно острыми зубами и когтями. И охота у них всегда была удачной — такой удачной, что Жираф, и Канна, и Куду, и Квагга[2], и все иные прочие уже и не знали, куда им бежать, прыгать и скакать. Так оно и было, поверь, моя радость!
Прошло много-много лет — в те времена, моя радость, люди и звери жили долго-предолго, — и Жираф, и Зебра, и Квагга, и Бушбок, и прочие бедолаги научились держаться подальше от всего, что хотя бы чуточку напоминало Леопарда или Эфиопа. И мало-помалу все они вслед за Жирафом — самым длинноногим — ускакали прочь из Высокого Вельда. Они скакали много-много дней и много-много ночей и наконец оказались в огромном лесу, где росло полным-полно деревьев и кустов, так что лес этот был че-рез-вычайно тенистый, и каких только теней в нём не было — и полосатые, и пятнистые, и в крупный горошек, и в мелкий, и даже в крапинку; в этом-то лесу все звери и попрятались. А время всё шло и шло, и когда ты торчишь наполовину на солнце, а наполовину в тени и тень эта падает на тебя то полосками, то пятнышками, — тогда и сам ты становишься слегка полосатым или пятнистым. Вот так и получилось, что Жираф покрылся пятнами, а Зебра — полосками, а Куду и Канна потемнели: на спинах у них появились серые извилины, точно на древесной коре. И всех их можно было запросто услышать и учуять, а вот увидеть — очень редко, да и то если точно знаешь, куда смотреть. Так что зверям распрекрасно жилось в этом че-рез-вычайно полосато-пятнистом лесу, а Леопард с Эфиопом тем временем носились по своему че-рез-вычайно серо-буро-рыжеватому Высокому Вельду и никак не могли взять в толк, куда же запропастились все их завтраки, обеды и полдники, не говоря об ужинах. Эти бедняги, Леопард с Эфиопом, так оголодали, что не брезговали даже даманами[3], крысами и жуками, а потому, ясное дело, у них у обоих ужасно болели животы. И вот когда они совсем уж растерялись и не знали, как быть и что делать, они повстречали Павиана — того самого Бабуина с песьей головой и лающим голосом, Самого Мудрого Зверя Во Всей Южной Африке.
И спросил Леопард Павиана (а денёк, замечу, выдался донельзя жаркий):
— Не знаешь, куда подевалась вся наша дичь?
И Павиан опустил веки. Он знал.
И спросил Эфиоп Павиана:
— Ведомо ли тебе нынешнее местонахождение аборигенной Фауны?
(Вообще-то он спросил то же самое, что и Леопард. Просто Эфиоп любил длинные слова. Он же был взрослый.)
И Павиан опустил веки. Ему было ведомо.
И сказал Павиан:
— Дичи свойственно линять; и я советую тебе, Леопард, последовать её примеру, и чем быстрее, тем лучше.
И сказал Эфиоп:
— Это всё, конечно, весьма любопытно, но я всё же хотел бы выяснить, в каком направлении мигрировала аборигенная Фауна?
И сказал Павиан:
— Аборигенная Фауна слилась с аборигенной Флорой, ибо настало время перемен; и я советую тебе, Эфиоп, тоже измениться, да поскорее.
Всё это че-рез-вычайно озадачило Леопарда и Эфиопа, и они отправились на поиски аборигенной Флоры. Они шли много-много дней и много-много ночей и наконец увидели огромный лес с высоченными деревьями, и лес этот был че-рез-вычайно тенист: весь он был испещрён, изрисован, исполосован, исчёркан и исчиркан, усыпан и обсыпан, расчерчен и размечен, изрезан и измазан, размалёван и заштрихован тенями. (Попробуй сказать это быстро — и ты поймёшь, до чего же он был тенистый, этот лес.)
— Что это такое? — спросил Леопард. — Вот это вот, че-рез-вычайно тёмное, но с кучей светлых пятнышек?
— Не знаю, — отвечал Эфиоп, — но, должно быть, это и есть аборигенная Флора. Я чую Жирафа, слышу Жирафа, но не вижу никакого Жирафа!
— Да, странное дело, — подхватил Леопард. — Наверно, это потому, что нам с тобой всё время было светло-светло, а тут — раз! — и так темно. Я чую Зебру, слышу Зебру, но не вижу никакой Зебры.
