Какъ каждый вечеръ, почтовая барка дала знать о своемъ приход въ Пальмаръ нсколькими звуками рожка.
Перевозчикъ, худой человкъ, съ однимъ отрзаннымъ ухомъ, переходилъ отъ дверей къ дверямъ, собирая порученія въ Валенсію, и, подходя къ незастроеннымъ мстамъ единственной улицы, снова и снова трубилъ, чтобы предупредить о своемъ присутствіи разсянныя по берегу канала хижины. Толпа почти голыхъ ребятишекъ слдовала за нимъ съ чувствомъ благоговнія. Имъ внушалъ уваженіе этотъ человкъ, четыре раза въ день перезжавшій Альбуферу, увозя въ Валенсію лучшую часть улова изъ озера и привозя тысячи предметовъ оттуда, изъ города столь таинственнаго и фантастическаго для этой дтворы, выросшей на остров тростниковъ и ила.
Изъ трактира С_а_х_а_р_а, главнаго учрежденія Пальмара, вышла группа жнецовъ съ мшками на плечахъ отыскать себ мсто на барк, чтобы вернуться къ себ домой. Толпами подходили женщиеы къ каналу, похожему на венецианскій переулокъ, по краямъ котораго ютились хижины и садки, гд рыбаки хранили угрей. Въ мертвой вод, отливавшей блескомъ олова, неподвижно покоилась почтовая барка, словно большой гробъ, наполненный людьми и поклажей, почти до краевъ погруженный въ воду. Трехугольный парусъ съ темными заплатами кончался полинявшимъ лоскуткомъ, когда-то бывшимъ испанскимъ флагомъ, свидтельствовавшимъ о казенномъ характер ветхой барки…
Вокругъ нея стояла нестерпимая вонь. Ея доски хранили запахъ корзинъ съ угрями и грязи сотни пассажировъ: то была отвратительная смсь запаха пропотвшей кожи, чешуи рыбъ, выросшихъ среди ила, грязныхъ ногъ и засаленнаго платья. Отъ постояннаго сиднія скамейки барки лоснились и блестли.
Пассажиры, въ большинств случаевъ жнецы изъ Перелльо, что на самой границ Альбуферы, у самаго моря, съ громкимъ крикомъ требовали, чтобы перевозчикъ тронулся поскоре въ путь. Баржа уже переполнена! Въ ней нтъ больше мста.
Такъ оно и было. Однако перевозчикъ, обращая къ нимъ обрубокъ отрзаннаго уха, какъ будто для того, чтобы ихъ не слышать, медленно разставлялъ въ барк корзины и мшки, которые женщины протягивали ему съ берега. Каждый новый предметъ вызывалъ протесты. Пассажиры тснились или мняли мсто. Новые пришельцы выслушивали съ евангельской кротостью дождь ругательствъ, сыпавшихся на нихъ изъ устъ тхъ, кто уже устроился. Немного терпнія! Пусть имъ дадутъ столько мста, сколько имъ Богъ дастъ на небесахъ! Подъ тяжестью груза барка погружалась все глубже въ воду. Тмъ не мене перевозчикъ, привыкшій къ смлымъ перездамъ, не обнаруживалъ ни малйшаго безпокойства. Въ барк не было уже ни одного свободнаго мста. Двое пассажировъ уже сгояли на борту, схватившись за мачту. Другой помстился на носу, точно галіонъ большого корабля. Тмъ не мене среди всеобщихъ криковъ протеста перевозчикъ еще разъ спокойно затрубилъ въ рожокъ. Боже Праведный! Ужели для разбойника и этого недостаточно? Ужели они проведутъ весь вечеръ здсь подъ лучами сентябрьскаго солнца, бросавшаго косые жгучіе лучи, сжигая имъ спины?
Вдругъ воцарилось молчаніе.
Пассажиры барки увидли, какъ по берегу канала приближается человкъ, поддерживаемый двумя женщинами, скелетъ, блый и дрожащій, съ горящими глазами, закутанный въ одяло. Казалось, вода кипла отъ жары лтняго вечера. Въ барк люди вспотли и каждый старался освободиться отъ липкаго прикосновенія сосда. А этотъ человкъ дрожалъ, стуча зубами въ ужасныхъ припадкахъ лихорадки, какъ будто для него міръ былъ окутанъ вчной ночью. Поддерживавшія его женщины громко протестовали, видя что никто изъ пассажировъ не двигается. Должны же они дать ему мсто! Это больной работникъ. Кося рисъ онъ заразился проклятой альбуферской перемежающейся лихорадкой и халъ теперь въ Русафу лчиться въ дом какихъ-то родственниковъ. Разв они не христіане? Хоть каплю состраданія! Одно мстечко!..
И дрожавшее отъ лихорадки привидніе повторяло, какъ эхо, прескавшимся отъ озноба голосомъ:
— Хоть каплю состраданія!
Его втолкнули въ барку, но эгоистическая толпа не разступилась передъ нимъ. Не найдя нигд мста, онъ опустился на дно барки, среди ногъ пассажировъ, въ отвратительной обстановк, причемъ лицо его касалось грязныхъ башмаковъ и запачканныхъ иломъ сапогъ; народъ, казалось, привыкъ къ такимъ сценамъ. Барка служила ршительно для всего. Она перевозила състные припасы, больныхъ и мертвецовъ. Каждый день она набирала больныхъ, перевозя ихъ въ предмстье Русафы, гд обитатели Пальмара, лишенные всякихъ медицинскихъ средствъ, лчились въ наемныхъ квартиркахъ отъ перемежающейся лихорадки. Когда умиралъ бднякъ, не владвшій собственной баркой, гробъ ставили подъ скамейку, и пассажиры отправлялись въ путь одинаково равнодушно, смясь и разговаривая, толкая ногами останки покойника.
Когда больной спрятался на дн барки, снова поднялись протесты. И кого еще ждетъ одноухій? Разв еще кого-нибудь недостаетъ? И вдругъ вс почти пассажиры встртили взрывами смха парочку, выходившую изъ дверей трактира С_а_х_а_р_а, у самаго канала.
— Дядюшка Пако! — кричали многіе. Дядюшка С_а_х_а_р_ъ! Трактирщикъ, огромнаго роста человкъ, толстый, страдавшій водянкой, шелъ маленькими подпрыгивающими шажками, то и дло жалуясь, по дтски вздыхая и опираясь на свою жену Нелету, маленькую женщину съ безпорядочными рыжими волосами и живыми зелеными глазами, мягко ласкавшими своимъ бархатомъ. О! Знаменитый С_а_х_а_р_ъ! Всегда онъ боленъ и жалуется, а его жена, съ каждымъ днемъ все боле красивая и очаровательная, царитъ изъ-за своего прилавка надъ всмъ Пальмаромъ и Альбуферой. Онъ страдаетъ болзнью богачей: у него слишкомъ много денегъ и онъ пользуется слишкомъ хорошей жизнью! Стоитъ только посмотрть на его брюхо, на его красное, какъ мдь лицо, на его щеки, которыя почти скрывали его круглый носъ и заплывшіе жиромъ глаза. Такой болзнью, пожалуй, каждому захочется страдать! Вотъ если бы ему пришлось зарабатывать себ кусокъ хлба, стоя по поясъ въ вод и кося рисъ, онъ не почувствовалъ бы себя больнымъ! — Съ трудомъ поставилъ трактирщикъ одну ногу въ барку, слабо вздыхая, все попрежнему опираясь на Нелету, ворча на толпу, издвавшуюся надъ его болзнью. Онъ знаетъ, какъ чувствуетъ себя. О Боже! И онъ устроился на мст, которое ему уступили съ той угодливостью, съ которой деревенскій людъ относится къ богачамъ, между тмъ, какъ его жена нисколько не смущалась шутливыми комплиментами тхъ, кто находили ее такой возбужденной и хорошенькой.
