Отец Ефрем

1936 год

Томочке было всего пять лет, когда деревенские мальчишки привели её к маленькой сторожке у Троицкой церкви, пообещав показать что-то «жутко страшное». Девочка первой заглянула в узкую щель в рассохшейся деревянной стене и не увидела ничего кроме чего-то огромного, прислонённого к стене: то ли ящик большой, то ли корыто.

— Знаешь, что это такое? — спросил её Ваня и, набрав в грудь побольше воздуха, выдохнул — Гроб! Самый настоящий!

— А что это? — не поняла девочка.

— Вот помрёшь, положат тебя в него, крышку гвоздями забьют и закопают в землю, — стоявший тут же Петька сделал страшные глаза — а потом тебя черви съедят и ничего от тебя не останется!

— Ничего-ничего? — Томочка чуть не плакала.

— Ни одной косточки! — зловеще подтвердил Ваня.

Девочка замерла от страха. Но тут на тропинке, ведущей к церковному кладбищу появился старик в чёрной рясе и остроконечной шапочке. Тяжело опираясь на посох, подошёл он к благоухающему кусту жасмина и, достав носовой платок, начал класть в него ароматные белые цветки.

— Дедушка Ефрем! — закричали мальчишки и бросились к старику.

— Здравствуйте, мои хорошие, — ответил он своим мягким голосом.

Томочка тоже подошла ближе.

— А это что за Рыжик? — спросил старик, наклонясь к девочке.

Томочка, смутившись, закрыла лицо ладонями. Тёплая ласковая рука опустилась на её голову, пригладила непокорные кудряшки. Девочка медленно раздвинула пальцы и осторожно взглянула в лицо отца Ефрема. Что за глаза! Добрые, ясные, прозрачные как у новорожденного.

— Дедушка Ефрем, — осмелилась прошептать Томочка, — а это ваш гроб в сарае?

— Мой.

— А это правда, что когда умрёшь, червяки съедят и ничего не останется?

— Тела не останется, — объяснил старик, — а душа вечная к Богу вознесётся.

— Правда? — девочка уже открыто смотрела в глаза этого удивительного монаха.

— Истинная.

Так хорошо стало Томочке, ясно и понятно. Слёз как не бывало.

Отец Ефрем направился в свою сторожку, в которой жил последние годы. Ребята побежали за ним, только не вошли в низкое деревянное строение, сгрудились на пороге. Томочка заглянула внутрь: у стены топчан с матрасом, стол, стул, прислонённая к стене гроб-колода. А по стенам — иконы старинные и перед каждой свечки.

Достал отец Ефрем холщовый мешочек, подошёл к детям.

— Посмотрим, кому что сегодня достанется, — сказал он, протягивая раскрытый мешочек ребятам. Те, зажмурившись, засовывали в него руку и вытаскивали, кто кусочек хлебушка, кто печенье, а кому-то доставался целый кусок твёрдого белого сахара, который невозможно разгрызть.

Давно нет в церкви священника, сняты колокола с колокольни. А люди всё равно приходят, приносят еду. Да разве ж съесть столько отцу Ефрему! Много ли ему, старику, надо — кусочек хлебушка да стакан водицы. Тем и сыт. А подношения нищим раздаёт. Много их сейчас на Руси, ах, как много. Сердце разрывается.

Дети, проглотив угощение, затеяли игру в горелки. Носятся босые под палящим солнцем, смеются.

Отец Ефрем опускается на траву, вытряхивает из мешочка крошки, и тут же прилетают к нему голуби с заброшенной голубятни, что стоит у самого края кладбища, там, где оно переходит в редкий подмосковный лес.

Смотрит отец Ефрем на ясное голубое небо, на источающий сладкий запах куст жасмина, на веселящихся ребятишек, и не верится ему, что закрыт и разграблен монастырь, в котором он думал встретить свои последние дни, что разрушается и этот храм, давший ему приют на долгие годы, что арестован его прежний настоятель отец Василий… что с ним? Где он? Жив ли ещё? Или принял мученическую смерть?

Да и был ли тот день, 4 марта 1919 года, который отец Ефрем до конца дней своих не сможет забыть…

Они ворвались в собор во время богослужения. Возбуждённые оголтелые прервали божественные песнопения грубыми криками и, размахивая постановлением об организованном вскрытии мощей, потребовали открыть раку преподобного Саввы.

Отец Ефрем обратился к пришедшим с увещеванием благоговейно отнестись к мощам преподобного отца, но был прерван возмущёнными криками: «Замолчи! Делай, что приказано!»

Тогда ему пришлось снять с мощей все покровы, вынуть подушки и вату, распороть схиму и мантию, скрывающие кости святого.

— Чего ты там копаешься! — не выдержал кто-то и, оттолкнув монаха, вытащил наружу голый череп.

— И это ваши нетленные мощи? — закричал рыжий, весь в оспинах мужик. — Дурите народ! Сдох ваш святой! Сгнил! Вот он! Вот всё, что червяки не доели! — и выкинул на пол оставшиеся кости.

Отец Ефрем невольно подался вперёд, чтобы остановить богохульника, но кто-то из братии аккуратно потянул за локоть: «Не ходи!» И вспомнились отцу Ефрему слова самого преподобного, сказанные им незадолго до своей кончины: «Придёт время, на земле люди забудут Бога и будут над Ним смеяться, к власти придёт антихристова сила. Она выгонит меня из монастыря, но я совсем не уйду. Я переселюсь в другое место, где ещё часть людей не забудет Бога, и я буду за них молиться перед концом света».

«Господи, вразуми грешных», — зашептал отец Ефрем.

— Эй, дед, чего бормочешь? — рыжий подошёл совсем близко, дохнул тяжёлым запахом больного желудка. — Поцелуй, поцелуй своего заступника! — и начал совать череп в лицо монаха. — Любишь его? Любишь?