Николай Владимирович
Блохин
ОТДАЙТЕ БРАТИКА!
повесть
Поздно вечером, уже лежа
в постели и закрыв глаза, Алеша опять вспомнил, что мамы еще нет. Он быстро
открыл глаза и закричал:
– Папа, папа, а мамы еще
нет? Не пришла?
Явился папа, наклонился
над сыном и устало-укоризненно сказал:
– Леха, ты в двадцать
пятый раз спрашиваешь. Я уже сказал тебе – приболела мама, три денечка
полечится в больнице и вернется! Спи!
– А чем она заболела?
– Животиком, – ответил
папа и одними глазами улыбнулся.
– А почему ты улыбаешься?
– Я? (Ишь, заметил). Да
что ты, спи.
– А братику в животике
плохо не станет?
– Что?! А откуда ты
знаешь, что он в животике?
– Мама сказала.
– Мама?!
– Мама. Все, кто живет
на земле, все в животиках у мам своих были. И ты был. У бабушки Ани.
– Интересно!.. Что там
тебе еще мама наговорила... Ладно, спи! – сказал уже весьма сердито, – вот,
смотри, я устал за день, но я буду стоять над тобой, пока ты не заснешь, коли
жалеешь ноги мои, засыпай скорей.
Такой уловкой родители
Алеши пользовались часто и обыкновенно дольше пяти минут стоять не приходилось.
Алеша чувствовал над собой стоящего отца, но сон не шел, вместо этого, какая-то
непонятная тревога стала наполнять его. Сопротивляться ей он не мог и через
несколько мгновений ему стало так горько и тошно, что слезы обильные потекли на
подушку из его зажмуренных глаз и, как не сжимал он веки, они текли и текли, он
вдавил глаза в подушку, но они потекли еще сильнее, да еще и горло
заткнул-придавил влажный, мешающий дышать, сгусток чего-то такого, отчего оно
стало сдавленно всхлипывать, а через несколько мгновений всхлипывания перешли в
рыдание.
Алеша вскочил на ноги,
чтобы уткнуться папе в живот и чтоб сразу выплакать-выбросить из себя этот
неведомо схвативший его приступ. Но папы уже не было. И Алеша сразу перестал
рыдать-плакать. Он недоуменно поглядел на пустое место, где недавно стоял папа,
шмыгнул носом, вытер кулаком мокрое лицо и лег. Его щека лежала на мокрой
подушке, часто моргая, он смотрел на то место на стене, где был нарисованный
папой Винни-Пух (хорошо получился рисунок, от мамы всем попало за порчу стены),
удивленно-грустная рожица которого всегда успокоительно действовала на Алешу.
Подействовала и сейчас, хоть и не видно было ее. Истерика, только что
полыхавшая, уползала, оставляя только легкое беспокойство, которое не могло уже
сопротивляться сну.
Утром первое слово
проснувшегося Алеши было:
– А мама не пришла?
Папа медленно-утомленно
вздохнул и сказал:
– Леха, да разве ночью
из больницы приходят?
Алеша хотел еще про
братика спросить, но под папиным придавливающим взглядом не стал этого делать.
Но тревожное беспокойство вновь появилось в нем, хотя и не такой лавиной, как
вчера вечером.
Вопрос о братике
возник-всколыхнулся несколько дней назад, вспыхнул всезаслоняющим пламенем и
стал самым главным в жизни. Вообще-то ему давно хотелось братика, но это
хотение было вяло, затмевалось игрой и прочими всякими делами. Иногда только
проступало на фоне его стремительного игрового бытия и он тогда спрашивал, не
переставая заниматься своим медведем:
– Мам, у нас братик
будет?
Вопрос для мамы был
пустопроходящим сыновним голосовсплеском, которых полно было на фоне ее
дневного бытия, вроде „а мороженое купишь?“ И мама, не отрываясь от своего
взрослого бытия, отвечала рассеянно:
– Будет, будет...
Но вот несколько дней
назад Алеша, получив такой ответ, остановил игру, повернул на маму большущие
свои глаза и спросил:
– А когда?
Оторвалась и мама от
своих дел. И будто в тот момент родилась между ними некая ниточка-связь, некая
серьезинка. Очень не долго она их связывала, несколько мгновений всего, отсекла
мама ниточку. А то, что осталось, все втянулось в Алешу.
– А тебе что, хочется
братика?
„Да как же можно
спрашивать такое“, – зажглись-закричали Алешины глаза. Глаза среагировали
быстрее, рот его некоторое время был нем и не мог сразу вскрикнуть:
– Да конечно же!
Он выкрикнул это чуть
позже, но так, что мама поморщилась.
– Ну что ты орешь,
Алеша.
И вздохнула при этом
очень многозначительно. Алеша широко раскрытыми глазами и со столь же широко
раскрытым ртом вперялся в маму и пытался разгадать загадочность и
многозначительность и вздоха-поморщивания и выражения маминого лица. Остатки
следов серьезинки жили еще между ними. Мама также не просто, не как всегда
смотрела на Алешу, а как бы изучающе. И еще, как-то, Алеша никак не мог понять
– как. Но что-то и недоброе чувствовалось в ее взгляде. Мама и сама бы не
ответила, что это за недоброе такое и с чего это вдруг. Вспыхнуло это поневоле
и также и погасло быстро. И Алеша улыбнулся в ответ широко и радостно.
– А ты знаешь, как дети
рождаются? Очень серьезно спросила мама, ни одна черточка ее лица не улыбнулась
даже.
– Нет, не знаю, – тихо
сказал Алеша.
– А как?
В свои пять с половиной
лет он уже очень много чего знал, он знал, что Земля круглая, что Солнце больше
Земли; оно очень далеко и поставлено освещать Землю, что никакой Бабы-Яги нет,
а вот откуда дети берутся – не знал. Ему казалось, что он был всегда и всегда
будет, и он уже говорил своему плюшевому Мишке:
