«Курят на лестнице, законы им не писаны! Фу, занавески провоняли – от лестницы всё. На последнем этаже дышать нечем: дым теплый, поднимается с дыханием вверх… А курят на втором, сами-то свежим воздухом дышат. Искурили мой воздух, а у меня легкие больные… И диван провонял куревом, и подушка! Никуда от них не деться… Жабу грудную я из-за них получила! В следующий раз как увижу, что курят, вызову участкового, пусть оштрафует. Малолетки! Думают, своих детей народили – и можно всё! А одна-то – старая дура, уже волосы седые, а туда же: к молодым! О душе бы своей подумала: курить – чертям кадить. Вот сейчас я размахайку накину и посмотрю, кто там курит!»
Изольда Матвеевна сунула руки в обширные проёмы жилетки. Потом подошла к двери и посмотрела в глазок: на лестничной площадке никого.
«Окна надо раскрыть нараспашку, а то понаставили на лестнице стеклопакеты… Мертвые это окна, не дышат. А мне свежего воздуху не хватает».
Изольда Матвеевна вышла на лестничную площадку.
«Ну-ка, что у нас здесь? Три банки окурков. Вонища-то какая! Сами, небось, не чувствуют. Носы у них, что ли, заложены? Из трех квартир курят на нашем, последнем этаже! Ироды! Задушили уже совершенно! У меня грудная жаба, а им плевать! Жалко, что участковый такой ленивый. Сел бы в засаду в моей квартире и нюхал, когда курить выйдут. Курят в трех квартирах – три тысячи штрафа в карман. И со мной бы поделился. Я ему предлагала, а он не хочет. Три тысячи за день, шутка ли? Люди у станка стоят или лопатой в снегопад машут за сто рублей в час. А я бы его чаем угостила. День бы посидел, два посидел – и сделали бы мы план целому милицейскому отделению».
Изольда Матвеевна взяла одну банку с окурками и принюхалась.
«Это от семьдесят девятой квартиры окурки – водой залиты. Вот привычка: свой гадюшник водой заливать! Ну, ничего, мы еще посмотрим, кто кого… Где-то у них тут детская колясочка стояла. Мальчик грудной, такой хорошенький! А родители – аспиды. Хоть бы ради младенчика не курили! Вот я их вонючие окурки им в колясочку и вылью, прямо под беленькую подушечку. Пусть сами понюхают, а то законы для них не писаны…»
Изольда Матвеевна вылила банку с окурками в детскую коляску, стоящую на лестнице.
«А эта банка от семьдесят шестой квартиры, она и пахнет, как семьдесят шестая квартира – помойкой. Мужик тут ейный курит на старости лет. Лучше бы мылись чаще, а то задохнуться можно от соседушек этих. А у меня жаба грудная… Чей это тут велосипед стоит? Девчонки ихней? Сейчас соображу… В цепь можно запихать. Ладненько так, окурочек к окурочку. Пусть потом выковыривает, когда девчонка евоная покататься захочет. Небось, задумается о здоровье малолетних. Я-то видела, что девчонка порченная, как и родители: только соску вынула изо рта, а уже с мальчишками за углом целуется! Так ей и надо. Эх, старость не радость… поработаешь тут внаклонку!»
Удовлетворенная своей работой, Изольда Матвеевна обратила взор на третью банку с окурками.
«А это чья? Из семьдесят четвертой квартиры, небось? Тоже водичкой залита. Вот я водичку-то вонючую им под дверь и вылью, пусть думают, что чья-то собачка метит. На семьдесят шестую подумают, у них собачка. Вот вам озеро под дверь!»
Изольда Матвеевна потерла руки и, тяжело ступая, стала спускаться этажом ниже, по пути открыв нараспашку лестничное окно между этажами.
На четвертом этаже оказалась всего одна банка с окурками.
«Это ж они ко мне на пятый этаж ходят курить, ироды! Дома им не курится! Специально, чтобы мне досадить! Сколько раз я им говорила, что мне нельзя, что у меня грудная жаба – им все равно. Ничего-о-о! Сколько здесь окурков в банке? Шестнадцать, два с помадой. Губы они красят! Я в их возрасте не красила губы и не курила. Ничего лишнего себе не позволяла. Война была. Ничего, я им устрою войну! Великую отечественную! Я им их вонючие окурки в замочные скважины запихаю! По четыре окурка на одну скважину. Пусть-ка теперь попробуют ключом дверь закрыть!»
Изольда Матвеевна оглядела свой труд: из всех замочных скважин на лестничной площадке четвертого этажа выглядывали окурки.
«Все руки провоняли от этой гадости! Фу-у-у, вонища! Да чтоб я еще хоть одну гадость в руку взяла! Но надо. Я научу вас законы уважать! Я вам покажу, как над старыми людьми издеваться!»
Изольда Матвеевна спустилась еще ниже, попутно открыв окно. На третьем этаже проклятых банок не было, но на полу лестничной площадки лежало три окурка, тоже отмеченных губной помадой.
«Три – не десять. Фитюльки какие-то курили. Заезжие, наверное: в гости к кому-нибудь приходили. Так уж и быть, прощу. Но на полу валяться негоже! Вот пусть хозяева за своими гостями и убирают, раз свиней в гости пригласили!»
Изольда Матвеевна осмотрела четыре двери, выходящие на лестничную площадку. Три были металлические, глухие, без единой щели, и не внушали никакой надежды осуществить ее замысел. Одна дверь была бедненькой: деревянной, обшитой по краям дерматином, с обширной щелью снизу. Изольда Матвеевна подтолкнула три одиноких окурка ногой к щели, вынула из седых волос невидимку и пропихнула ею окурки внутрь квартиры. После чего, пыхтя и отдуваясь, спустилась на второй этаж, попутно открыв нараспашку третье лестничное окно.
