Вечером второй пятницы октября молодой человек, привыкший считать, что Дима — это и есть то, что он из себя представляет, гулял по улице и бормотал стихи, стараясь набрести на забытое обстоятельство или желание.
— Та-та-та та-та-та-та, купить, — бормотал Дима про себя какие-то строчки. — Хорошо бы чего-то купить!.. — И поправился тут же: — Да не «чего-то», а «собаку»!.. Вот там как: «Хорошо бы собаку купить!» Собаку… Купить… Хорошо бы… Вот это было бы действительно хорошо! — И поскольку за последние двенадцать часов это была первая мысль, показавшаяся ему действительно хорошей (может, и появлялись вчера какие другие, да забылись), то он немедленно шагнул к проезжей части и вскинул правую руку:
— Такси!
Неторопливо проезжавший красненький «Москвич» с надписью «Социальное обеспечение» на дверце тормознул.
— В центр? — спросил Дима шофера.
— Пара рублей? — ответил тот вопросом, и Дима повалился на заднее сиденье, чихнув от поднявшейся пыли.
«Господи, и чем это тут только пахнет?» — мысленно ужаснулся Дима, но мысль о запахах вновь напомнила ему о собаке и вернула ощущение хоть какой-то уютности бытия.
Через двадцать пять минут Дима был уже у старинного своего приятеля-доголюба, а через двадцать пять часов Диму уже знакомили с Оливье.
К моменту знакомства с Димой Оливье было полтора года, и все эти полтора года он прожил у людей интеллигентных, обаятельных и умных до такой степени, что, когда в их институте встал вопрос, кого послать в двухгодичную заграничную командировку, никаких сомнений не возникло. Ребенка решено было оставить у бабушки, собаку брать бабушка категорически отказалась, и вот, уплатив весьма скромную сумму, даже не половину пятничного выигрыша, Дима оказался хозяином громадного пепельного дога с отличной родословной, великолепным характером и прекрасно обученного.
— Вы ведь понимаете, нам не деньги нужны, — говорил хозяин, торопливо, не считая, засунув в карман Димины червонцы: он спешил высвободить руку, дабы смахнуть набежавшую слезу, — нам нужна уверенность, что Олюшка — так мы иногда зовем его, — словом, нам нужна уверенность, что Олюшка попадет в хорошие руки…
— Конечно… — соглашался растроганный Дима, а Саша-доголюб, их общий приятель, тем временем нетерпеливо переминался с ноги на ногу, торопясь получить обещанный Димой портвейн.
— Вот здесь мы с тобой и будем жить, — говорил Дима вечером, открывая дверь своей квартиры и приглашая Оливье пройти первым. Он был слегка пьян от Сашиного портвейна, хоть и мало пил, зато говорил теперь чуть больше, чем обычно.
— Вот наша комната… — говорил Дима, снимая плащ и бросая его на диван, а жить ты будешь… ну, скажем, здесь… Да, здесь будет лучше всего, в углу, у телевизора… Сейчас для тебя подстилку найдем… вот… будем, значит, жить с тобой по-холостому, будем уют друг другу создавать, да?
Оливье молчал, разумеется, но от грусти ли только — трудно сказать. Конечно, ему тяжело было расстаться с хозяевами, такими милыми и заботливыми, да и не в том дело, каковы были хозяева, все равно Оливье не мог не грустить, но грусть свою старался не подчеркивать, понимая, что уж Дима тут совершенно ни при чем и не за что портить ему настроение, и без того не ахти какое, своей меланхолией. Итак, Оливье молчал, а Дима говорил непрерывно:
— Вот, уют, значит, будем создавать… Будешь у меня за домохозяйку… Чашки там мыть будешь, языком вылизывать… Половичок об мусоропровод вытряхивать и вообще… Блох нет? Хотя, что я, какие там у тебя блохи… Ну вот, живи… — Дима закончил сооружение подстилки из старого своего пальто. Ложись сюда… — Оливье лег. — Удобно? — спросил Дима и, убедившись, что удобно, произнес уместное, как ему показалось, слово из собачьего лексикона:
— Место!
Оливье понял, вздохнул, вытянулся и тем самым показал, что, по крайней мере, сегодня ничем больше досаждать хозяину не будет.
— Ну, вот и чудненько, — резюмировал Дима. — Ты полежи, а я попробую поработать. Над диссертацией. Знаешь, что это такое?
Оливье знал это слово, более того, услыхав его, почувствовал одновременно и успокоение — не произошло резкой перемены среды, в чем до сих пор пес не мог не сомневаться. И Оливье, уложив голову на лапы, замер окончательно.
Дима тем временем выволок на стол свою старую пишмашинку «ундервуд» чуть не первых лет выпуска, заправил бумагу и решительно вывел заглавие: «ДИССЕРТАЦИЯ». В напечатанном виде слово Диме понравилось, и он не очень умело, так как пользовался машинкой редко, подчеркнул его. Машинка повиновалась, и хоть и со скрипом, но довольно-таки ровную черту под словом провела. Это вселило в Диму окончательную уверенность в собственных силах, и он решительно вдарил по клавишам, отчего на первых же словах у машинки отвалилась буква «ё». Дима расстроился, плюнул на диссертацию и включил телевизор. Увидев, что показывают, расстроился еще больше, телевизор вырубил, свет вырубил и, бросив псу прощальное: «Спокойной ночи!» — повалился на диван спать. Было довольно рано еще, но сон пришел скоро, навеянный портвейном, мерным дыханием Оливье и решением завтра же купить электрическую машинку взамен «ундервуда»: если покупать в кредит, то денег не только хватит, но еще и останется…
