Алексей Баранов,
юнга торпедного катера
ТОРПЕДНАЯ АТАКА
Во время учебы в Школе связи я мечтал о службе на малых кораблях, и при распределении мне повезло: в бригаду торпедных катеров нужны были три радиста.
И вот в сопровождении старшины мы шагаем в сторону базы «Литке». Пришли и сразу от проходной направились в строевой отдел.
— Юнга Баранов, назначаешься на торпедный катер к старшему лейтенанту Михайловскому. Сейчас он на Лавенсари[2], стало быть, ждать тебе оказии, — объявил принимавший нас старшина.
Ждать пришлось двое суток. До Лавенсари шел пассажиром на торпедном катере. Пришвартовались к катеру, на рубке которого был четко и крупно написан номер «66».
— Михайловский! — крикнул командир, который доставил меня. — Принимай пополнение. Радист к тебе.
— Какой он радист? Половина: подзаморенный… — Слова эти были сказаны густым басом.
Я обернулся.
На палубе «ТКА-66» стоял старшина первой статьи, высокий, широкоплечий, с могучей шеей, с мускулами, играющими под голландкой. «Конечно, — подумалось мне, — для такого любой будет подзаморенным».
А старшина уже басил:
— Чего ждешь, давай сюда имущество!
И не успел я взять в руки вещевой мешок и шинель, как почувствовал, что его руки отрывают меня от палубы.
Через мгновение я вместе со своим имуществом уже стоял перед старшиной.
— Представляйся по случаю прибытия к новому месту службы, — пророкотал его голос.
— Товарищ старшина первой статьи!..
— Не мне. Командиру! Вот он идет.
Я сделал три шага вперед.
— Товарищ старший лейтенант! Юнга Баранов прибыл для дальнейшего прохождения службы!
— Хорошо… Не укачался, пока прибывал?
— Никак нет!
— Хорошо. — Старший лейтенант посмотрел на старшину и сказал: — Пирогов! Устройте юнгу в носовом кубрике. И накормите.
А я стоял и почему-то думал о том, какая несозвучная внешности фамилия у старшины.
Старшину первой статьи Пирогова, который устраивал меня в носовом кубрике, а потом кормил, звали Степаном Антоновичем.
После обеда он повел меня знакомиться с катером. Торпедные аппараты оказались вовсе не такими, как я представлял, — не желоба, а каретки с направляющими, так называемые бугельные. Торпеда с них сбрасывалась в воду параллельно борту. На самой корме я увидал бомбосбрасыватели, в них лежали большие черные бочонки — глубинные бомбы. А между сбрасывателями располагалась дымовая аппаратура.
— Ну, пулемет ДШК на баке ты видел, когда из кубрика выходили. Сейчас — в машину.
В моторном отсеке стояло три больших двигателя.
— Почти по тысяче сил каждый, — объяснил Пирогов. — Скорость под сорок узлов. Знакомься: командир отделения мотористов старшина первой статьи Кожевников Борис, на все руки мастер.
Старшина мотористов оказался ростом невысок, черноволос и имел густые пышные брови.
— А я юнгу привел… — пробасил Степан Антонович.
— Еще одного, Толя? — Из-за двигателя высунулся смуглый худощавый парень.
— Нет, это радист. Принимай, Токмачев, пополнение.
— С Соловков? — спросил парень, который вылез из-за мотора. — Я оттуда.
— С Кронштадта. А в юнги — из Ленинграда.
— Фью! — И засмеялся. — Здорово, земляк!
Я полагал, что торпедные катера занимаются лишь тем, что стоят в засадах, чтобы потом, набрав самый полный ход, прорываться к транспортам, идущим в центре конвоя, выстрелить одну, а то и две торпеды… Действительность была не такой: уже и лето наступило, а самые крупные боевые действия, в которых мы принимали участие, были связаны с охраной тральщиков.
Небо чистое, солнце яркое. Я, как обычно, сижу в рубке. Жарко. Катер хоть и деревянный, но за день, да еще на малом ходу, нагревается здорово. Хорошо тем, кто наверху! Ветерок обдувает. Загорают. А меня Толя Токмачев прозвал бледнолицым братом…
Сигнал боевой тревоги.
Застучали наши пулеметы. Ударили по воде взрывы.
— Юнга, на пулемет! — по переговорной трубе приказал командир.
По трапу взлетел одним махом и поднял глаза. Прямо на нас шел «юнкерс». Точно на него мы направили стволы, и наш ДШК задергался! Пошли, оставляя в небе след, трассы. Фашист не выдержал, повернул. Бомбы упали в воду в стороне от конвоя…
После боя старший лейтенант Михайловский похвалил меня за выдержку. А я стоял перед строем, краснел от смущения. На ленинградских крышах, откуда я и мои товарищи сбрасывали зажигалки, было страшнее, чем сегодня.
В середине июня наш «ТКА-66» вернулся на Лавенсари. Пополнились топливом, боезапасами. Продукты приняли. Погуляли по твердой земле… Вечерами Пирогов вытаскивал наверх баян, и над катерами, причалом, над рейдом плыли песни: «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил», «На позицию девушка провожала бойца»… Ребята постарше танцевали. Мы, юнги, сидели у рубки и наблюдали.