Война – всегда только горе и страдания. Только раны.
Не пойму, почему же тогда Моя война запомнилась мне заурядными, житейскими ситуациями?
Военный 1981 год.
На почтовых конвертах, приходящих из дома, вместо Афганистана указывали узбекский город Термез: «вэ че» такая-то. А стояли мы в городе Айбак, в двухстах километрах от Мазари-Шарифа.
Город этот – сплошной непрерывный кишлак с домами, выложенными из сырцового или обожженного кирпича, обмазанными глиной, с отдельными, окружёнными зеленью феодальными крепостями, круглыми или гранёными башнями, с голубым куполом мечети, с сетью арыков и лабиринтом троп.
Двухэтажная вилла, в которой размещалась наша оперативная группа, раньше, при шахе, принадлежала финансисту. Вокруг сад. Миндаль в марте начинает цвести, обливая стену белым, и только к ноябрю созревают орешки. Рядом висят на тонких веточках плоды граната размером с гандбольный мяч, зёрна сочные, сладкие.
Не военная база – прямо Эдем. Только без женщин.
Как там моя Светлана?
Дома и представить не мог, что внутри будет так щемить при воспоминании о ней. Вот дела… Мой «март» давно прошёл. Виски седые. А мысли в голову лезут совсем не военные. Домашние мысли…
Домашней была и наша экипировка.
Мы ходили по-гражданке, кто в чём приехал. Советско-крестьянский покрой предполагал практичное, немаркое, на вырост. Может, поэтому Федя, старший лейтенант из Гомельского управления, с первой же получки и купил себе в дукане американские джинсы. Да не какие-нибудь – «Wrangler»! Плотный материал цвета индиго, лейблы, аккуратные медные заклёпки. По карманам красивой строчкой вилась крепкая оранжевая нить. В СССР купить этакую модную одежду в то время можно было либо у фарцовщиков, либо в валютном магазине, куда простым смертным вход заказан. Целая тысяча боевых афганей ушла на заветную покупку.
Старлей напялил их и вышел во двор. Картинно продефилировал из края в край по утоптанному земляному подиуму. Цветастая этикетка покачивалась при ходьбе. Ладная фигура в штанах вероятного противника привлекла внимание всей группы. И офицеры, и бойцы из отделения связи невольно прервали свои занятия, дивились на него.
И тут неожиданно из кунга, нашей радиорубки на колёсах, выпрыгнул офицер связи:
– Старший лейтенант и вы, майор! Приказ старшего зоны: засечь огневые точки моджахедов в ущелье, по ходу выдвижения колонны на Таш-Курган. Местный товарищ уже в вертолёте.
Лейтенант по-бабьи засуетился:
– Я сейчас, только джинсы переодену.
– Отставить! Бегом к машине!
На ходу запрыгиваем в уазик, мчимся к «вертушке». Двигатель военной птицы запущен. Ныряем внутрь, лопасти сразу начинают набирать обороты.
Старший лейтенант безутешен:
– Не хватает ещё испачкать их в первый же раз. Чёрт дёрнул надеть…
В поисках сочувствия он смотрел на меня. Я понимающе кивал.
Места в кабине хватало только двум пилотам. Поэтому приспособились: открыли дверь, и на высоком пороге примостился наводчик, пуштун; над ним, заслоняя дверной проём, навис старлей. Проводник-наводчик говорит – лейтенант тут же пилотам переводит. А пока всё спокойно, этот афганец Ахмад, знай себе, поёт на фарси единственную весёлую афганскую песню:
Мо мирим бэ Таш-Курган, Таш-Курган.
Мо мирим бэ Таш-Курган, Таш-Курган.
Мо мирим бэ Таш-Курган, Таш-Курган.
«Мы едем в Таш-Курган, Таш-Курган».
По корпусу защёлкали пули. Попали под прицельный огонь…
Вертолёт – это вам не стриж. Это скорее поднявшийся на крыло динозавр среднего размера. Идеальная мишень.
Залетаем в узкое извилистое ущелье. В левом иллюминаторе – мелькающие лопасти и отвесная каменная стена. Считанные метры отделяют вертолёт от рокового касания. Вниз не видно, какая под нами глубина. Вверх – не видно неба.
Отчётливо слышно, как свинцовые пчёлы кусают борта машины. Вдруг пулей пробивает брюхо нашего Ми-8 и по касательной задевает лейтенанту штанину на заднице. Кожу едва царапнуло, крови нет. Но на новых… фирменных… американских… джинсах – дыра!
– Да ну, на хер… с вашим Афганистаном! В гробу я видел эту братскую помощь. Чтобы я ещё раз…
Лейтенант разгорячённо жестикулирует руками и, перекрывая рёв моторов, кричит всё это в лицо афганцу. Ахмад боится шелохнуться. Часто моргая, он в страхе глядит на «старшего русского брата». Ни слова не понимает, лишь вздрагивает от каждой новой тирады.
На крик оборачивается второй пилот:
– Что тут у вас? Ранило кого?!
– Да идите вы все в …опу!!!
Проскочили. Вылетаем из ущелья: открылось далёкое пространство; сверху, снизу – везде ласковое голубое небо. Полной грудью вдыхаем горячий воздух. Тень от вертолёта скользит по сине-оранжевым предгорьям. Мелькают внизу скопища приземистых жилищ, ограждённых глухими дувалами, редкие коробки машин, чахлые кусты виноградника…
В тот раз мы засекли все огневые точки духов, вернулись живые, однако старший лейтенант считал этот вылет неудачным.
Ахмад был согласен.
Подобрать квалифицированного проводника-наводчика крайне трудно.
Местное население тропы знает распрекрасно, но куда уходят бандиты, умеют показать только пешком, от базара. Проводить к нужному месту по воздуху – не проси. Крутят головой. Путаются. Таджики, узбеки, хазарейцы, пуштуны и эти… отец народов-то… туркмены. Язык кругом: пуштунский, фарси, дари.
![Шпагат счастья [сборник]](/storage/book-covers/18/18210fd45f1eb70de7ae3f5db8a68688e42c2aa5.jpg)
