Фотограф Бертьен ван Манен / Bertien van Manen
Мы говорили, а потом перестали. Вошла Нина. Одеяло тянулось за ней по полу.
— Пап, — сказала она.
— Привет, Нин, — сказал Гутовский, но она даже не обернулась.
— Ты на часы смотрела? — спросил я.
— Пап.
— Нин, вам с бабушкой вставать в четыре утра.
— Я их видела. Опять. Даже не видела. Он по лицу пробежал.
— Кто, Нин? — спросил Гутовский.
Она не ответила.
— Нин, мы же говорили с тобой на эту тему, — сказал я. — На той неделе, да?
— Он по лицу пробежал, и я проснулась. Я, честно, спала.
— Нин, давай не сейчас. На часы посмотри, пожалуйста.
Она посмотрела и мотнула головой.
— Пап, я вчера их в ванной видела. Они сидят и воду пьют из капель.
— Кто? — спросил Гутовский. — Нин, ты о чем?
— Скажи дяде Вите, — сказал я. — Он посмеется.
— Пап, ты же обещал. Ты сказал.
— Что я сказал?
— Что мы позовем Сергея Николаевича.
Она сказала «Николаича», и я улыбнулся. Она нахмурилась.
— Нин… — я остановился. — Разве я говорил такое?
— Говорил.
Ей нужно спать. Спать.
— Господи, — сказал я. — У вас с бабушкой самолет, забыла? Ты так весь полет пропустишь. Хочешь сесть в самолет и сразу заснуть?
Она помотала головой.
— Тогда спать.
— Пап?
— Да.
— Ты вызовешь его?
— Потом, ладно? — сказал я. — Вы уедете, я приберусь, пропылесошу.
— Сергей Николаевич будет их ловить?
— Кого, Нин? — спросил Гутовский.
Она не ответила.
— Тараканов, — сказал я.
— Господи, откуда у вас тараканы? Сейчас их ни у кого нет.
— Почему нет? — Нина резко повернулась к нему.
— Не знаю, — сказал Гутовский. — Это как-то с мобильниками связано. Эти волны. Они их боятся. Как только появились у всех мобильники, тараканов не стало. Ты не представляешь, сколько их раньше было.
Нина не слушала его, но кивала.
— Пап, — сказала она. — Можно я буду спать в твоих наушниках?
— Зачем?
— Помнишь, вы с мамой читали мне про того египца?
— Про кого?
— Которому заполз таракан в ухо.
— Египца?
— Который в Каире жил.
— С мамой? Не помню.
— Или мама читала, — сказала она. — Он заполз к нему в ухо и умер там. Его повезли в больницу и в череп лазили, чтобы таракана достать. Открыли ему череп и искали там.
— Нин, не дури. Какие наушники? Ты проспишь все на свете.
У нее дрогнуло лицо — нос и подбородок. Сейчас заплачет.
— Только не плачь, — сказал я. — Помнишь, мы договорились?
— Как мы договаривались?
— Мы договаривались-договаривались и договорились.
— Чтобы без слез?
— Вот именно, — сказал я.
Он кивнула и вдруг улыбнулась. Она так умеет.
— Пап, а зачем они ходят у нас по голове?
— Ты у дяди Вити спроси. Он знаток.
— Дядя Вить, зачем они ходят у нас по голове?
— Нин, ты так говоришь, будто они, как шахтеры, у нас по головам ходят. Прямо ходят и кричат «ау»?
— Почему «ау»? — она улыбалась.
— Не знаю, — сказал Гутовский. — Боятся заблудиться. Боятся, что будут ходить кругами, как в лесу, а потом выйдут не в мозг, например, а в рот. Или даже не в рот, а в нос. Знаешь, что будет, когда какой-нибудь заблудившийся таракан залезет тебе в нос?
— Что будет?
— Ты чихнешь во сне и даже не проснешься. А он вылетит из твоего носа и размажется по стенке. Все, будь здоров!
— Будь здоров, — повторила она и засмеялась.
Посмотрела на Гутовского, потом на меня:
— Ты посидишь со мной?
Я кивнул:
— Пойдем скорее. Только, чур, ты быстро будешь засыпать. Нехорошо, если мы дядю Витю здесь надолго бросим.
— Что это?
Она взяла со стола патрон и вертела его в руках. Я посмотрел на Гутовского, Гутовский посмотрел на меня.
— Такая пуля? — спросила она.
— Патрон, — сказал Гутовский.
— Почему патрон?
— Ну пуля — это пуля, — сказал Гутовский. — Патрон — это патрон. Пуля вылетает из патрона, и остается гильза.
— А зачем дядя Витя его принес?
— Спроси дядю Витю.
— Нет, ты скажи.
— Господи, — сказал я и остановился.
— Нин, давай-ка спать, — сказал Гутовский. — Нам выезжать через пять часов.
— Папа сказал через четыре.
— Папа сказал «в четыре». А это через пять часов.
— А ты, дядя Вить, почему не спишь?
— Я привык не спать.
— Пап, нас с бабушкой в аэропорт дядя Витя повезет?
Я кивнул. Она взяла мою руку, потянула в коридор.
— Я не боюсь, честно.
— Надеюсь, так и есть, — сказал я. — Только тихо. Не разбуди бабушку.
Елена Александровна спала на нашей со Светой кровати. Мы вошли в комнату, Нина села на диван, завернулась в одеяло.
— Пап, — шепнула она.
— Да?
— Я не боюсь, честно. Иди к дяде Вите.
— Да, мы еще посидим с ним немного на кухне. Спокойной ночи.
— Приятного аппетита, — сказала она.
— Смешно, — сказал я.
Она улыбалась в темноте, но я не видел. Я прикрыл дверь и вернулся на кухню. Гутовский сидел у раскрытого окна. В руках у него был обрез.
— Ты что, охуел? — сказал я.
— Давай, а?
— Ты ебнутый, что ли?
— Да не дергайся. Все спят.
— Блин, Нина не спит. Никто не спит.
— Не ссы.
— Положи на стол.
Из окна шел теплый запах прибитой дождем пыли. Обрез старого французского ружья мы когда-то привезли со Светой. Он был инкрустирован дешевым серебром и выглядел как туристический хлам. Гутовский положил обрез на стол, уставился на меня.
— Поставишь чайник?
— Ты псих.
— Чайник поставишь?
— Ты ебаный псих.
— Ты чай поставишь?
Нельзя злиться. Нельзя.
— Может, кофе? — спросил я.
— Не, давай чайку.
