Умер он совсем недавно. Кровь и слюна еще не высохли на губах. Легкий ветерок покачивал тело на конце крепкой пеньковой веревки, привязанной к ветке кряжистого дуба. Голова на сломанной шее противоестественно вывернута. Одежда разорвана, ноги босы — коли был этот человек обут, стало быть, обувку с него сняли убийцы. Заломленные руки, все еще липкие от крови, свидетельствовали, что смерть он встретил не без сопротивления.
Однако путников поразило и заставило остановиться вовсе не то, что некоего человека вздернули на перекрестье дорог. Они уже привыкли к зрелищу ритуальных казней и наказаний с тех пор, как покинули земли Регеда и вошли в королевство Нортумбрию. Англы и саксы, обитающие здесь, видимо, сурово соблюдают свой кодекс о смертной казни, где всякому нарушению их законов соответствовало свое лишение жизни — начиная с различных приемов расчленения плоти до медленного убиения самыми мучительными способами, какие только можно придумать, а наиболее простой и человечной почитают смерть через повешение. Так что зрелище еще одного несчастного, повешенного на дереве, уже не трогало странников. Нечто иное заставило их натянуть поводья своих лошадей и мулов.
Всего их было шестеро — четверо мужчин и две женщины. Все в монашеских рясах из некрашеной шерсти, у мужчин же еще и волосы были выбриты спереди головы, каковая тонзура указывала на то, что они — монахи, приверженцы церкви Колумбы со священного острова Ионы. Они остановились почти одновременно и, сидя в седлах, глядели на висельника — выпученные глаза, почерневший язык, вывалившийся изо рта, очевидно, в последней отчаянной попытке вдохнуть воздух, — его постигла ужасная смерть. Лица всех странников, взиравших на труп, омрачило дурное предчувствие.
И вполне понятно, по какой причине. На голове повешенного тоже была выбрита тонзура Колумбы. Остатки одежды подтверждали, что некогда то было монашеское облачение, хотя ни креста, ни кожаного ремня, ни сумы, кои должен носить peregrinus pro Christo,[1] на нем не имелось.
Человек, ехавший впереди верхом на муле, приблизился, с ужасом вглядываясь в белое лицо.
Следом подъехала и уставилась на труп одна из двух женщин — она сидела на лошади, — значит, не простая монахиня, но высокородная. Страха в ее бледном лице не было, только легкое отвращение и — любопытство. Была она молода, высока, но притом прекрасного сложения — чего не могло скрыть даже унылое одеяние. Непокорные пряди рыжих волос выбивались из-под головного платка. Черты бледного лица были красивы, а глаза — яркие, не то синие, не то зеленые — цвет их менялся в соответствии с ее чувствами.
— Поехали, сестра Фидельма, — пробормотал ее спутник тревожно. — Оное зрелище не для твоих глаз.
Та досадливо скривилась.
— А для чьих глаз оное зрелище, брат Торон? — отозвалась она и, подъехав еще ближе к трупу, заметила: — Брат наш умер совсем недавно. Кто мог совершить столь ужасное злодеяние? Разбойники?
Брат Торон покачал головой.
— Это чуждая нам земля, сестра Фидельма. До сего дня я лишь однажды посещал ее с миссией. Три десятка лет мы несем в этот забытый Богом край слово Христово. А здесь по-прежнему полно язычников, каковые не испытывают почтения к нашему одеянию. Удалимся отсюда, сестра, да побыстрее. Сотворившие сие дело, может статься, где-то здесь, поблизости. До монастыря же, до Стренескалька, надо думать, осталось не так уж много, и хорошо бы нам поспеть туда прежде, чем солнце скроется за теми холмами.
И он едва заметно вздрогнул.
Молодая женщина все еще сердито хмурилась.
— И ты готов отправиться дальше, бросив одного из наших братьев без молитвы и без погребения?
Голос ее звучал резко и гневно.
Брат Торон пожал плечами. Он явно испугался и являл собой зрелище жалкое. Тогда женщина повернулась к другим спутникам.
— Дайте мне нож, — сказала она и пояснила: — Надо перерезать веревку и положить брата нашего на землю. Наш долг — помолиться за упокой его души и похоронить по-христиански.
Остальные растерянно переглянулись.
— А может, брат Торон все-таки прав, — смущенно проговорила вторая женщина — молодая, большетелая, тяжело и неловко сидящая на лошади. — В конце концов, он ведь знает эту страну. Да и я тоже знаю. Или не я прожила здесь пленницей несколько зим, будучи взятой в заложницы из земли Круитне? Лучше бы нам поскорее уйти отсюда и укрыться в Стренескальке. Там мы доложим настоятельнице об этом злодеянии. Она и решит, что следует с этим делать.
