Две женщины одинаково крепкого телосложения, с толстыми лодыжками и мощными икрами, шли по тропинке, покрытой сухой дорожной пылью и мелкими камешками. Старшая из них, чья походка была бодрой, а взгляд — оживленным, сжимала в правой руке тяжелый ключ размером с молоток, у младшей на локтевом сгибе левой руки висела переносная плетеная колыбелька. Лучи солнца вонзались в землю, как раскаленные стрелы, их яркий, почти белый свет слепил глаза. Оказываясь в тени высоких сосен с раскидистыми кронами, то и дело встречавшихся у них на пути, женщины ненадолго задерживались, чтобы хоть немного отдохнуть от окружающего пекла. Весенняя жара усиливала ароматы и благоприятствовала цикадам — их пение уже слышалось отовсюду, хотя и было еще робким. Если так продолжится и дальше, скоро начнется засуха…
До дома оставалось недалеко — женщины уже различали его розовую черепичную крышу и ставни на окнах второго этажа в двух сотнях метров ниже по склону. Иногда под ногами хрустели опавшие сосновые шишки из тех, что не подобрали для очагов. Вскоре к этим звукам добавился слабый плеск тонкой струйки фонтана, убаюкивающий, словно колыбельная мелодия, то и дело замирающий, чтобы по прошествии нескольких мгновений зазвучать вновь…
— Мух-то сколько! А уж летом что будет!.. — сказала с раздражением мать, пока дочь размахивала в воздухе правой рукой, отгоняя назойливых насекомых.
На террасе дома оказалось целое гудящее облако жирных мух, чье жужжание полностью заглушало плеск фонтана. Люси, по-прежнему прижимая к бедру плетеную колыбельку, подошла к фонтану и, склонившись над тоненькой водяной струйкой, приоткрыла губы. Несколько мгновений она наслаждалась свежестью прохладной воды, потом, вытерев губы тыльной частью руки, повернулась к обветшалому фасаду с осыпавшейся штукатуркой. Слабый порыв ветра качнул висевший на цепочке дверной колокольчик, но его звон тоже был заглушён гудением мух.
Люси никогда не нравилось это место. Огромный дом почти все время пустовал — лишь пять месяцев в году в нем жила знатная семья из Марселя. С наступлением лета хозяева приезжали сюда, чтобы насладиться отдыхом под сенью платанов и голубых кедров или в прохладных комнатах за мощными каменными стенами. Каждый год в одно и то же время нужно было привести дом в порядок, чтобы подготовить его к приезду владельцев: открыть ставни и настежь распахнуть окна, чтобы сквозняком выдуло всю затхлость; выбить ковры, снять чехлы с мебели, вымыть полы, заправить постели, вытереть пыль и смести паутину. Но все эти усилия, и даже приезд и обустройство хозяев, не могли изменить впечатления заброшенности, производимого домом. Словно бы он, семь месяцев в году стоявший необитаемым, не мог полностью изгнать из себя атмосферу склепа… Или, может быть, такое ощущение создавалось из-за самих хозяев, людей очень чопорных, — Люси никогда не слышала, чтобы они смеялись. Лишь однажды, когда она чистила на кухне овощи, до нее донеслось что-то вроде негромкого пения — но эти звуки так быстро смолкли, что она решила, будто они ей померещились.
Еще когда она была маленькой девочкой и приходила сюда вместе с матерью, это место ей не нравилось. В огромных комнатах всегда царил полумрак, а температура там была немного ниже, чем снаружи, — из-за чего возникало ощущение, что попадаешь в гробницу. Сейчас, пятнадцать лет спустя, дом вызывал у Люси прежнее чувство отторжения, но ее успокаивало присутствие собственного ребенка, лежавшего в колыбельке, которую она прижимала к себе. Как будто шестимесячный Реми единственный обладал властью изгнать злых местных духов…
Огромный ключ, войдя в замочную скважину, вызвал громкий скрежет заржавленной пружины, затем послышались два резких щелчка. Мать с силой толкнула дверь, которая распахнулась без малейшего скрипа. Что ж, по крайней мере, хоть петли хорошо смазаны… Квадрат солнечного света упал на шестигранные терракотовые плитки пола. Шагнув внутрь, обе женщины оставили на пыльном полу следы, ярко выделявшиеся на остальном фоне в солнечных лучах.
По-прежнему не расставаясь с колыбелькой, Люси слегка прищурилась, чтобы глаза привыкли к полумраку. Какое-то внезапное движение возле правого уха заставило ее вздрогнуть: мухи воспользовались открытой дверью, чтобы, в свою очередь, проникнуть в дом.
— Господи, ну и вонища тут! — произнесла Эме своим певучим провансальским голосом. — Иди-ка, Люси, побыстрее открой все окна в гостиной, не то мы тут задохнемся! Уж не знаю, крыса тут сдохла или кто еще, но надо ее найти, эту падаль! Еще не хватало, чтоб хозяева померли от удушья!
Люси поставила колыбельку на кресло, стоящее в вестибюле, пощекотала носик своего сына, и Реми улыбнулся ей в ответ. Затем она направилась в гостиную. Впрочем, то, что хозяева, семья Отран, и впрямь могут умереть от удушья, меньше всего ее заботило.
Свет, просачивающийся сквозь решетчатые ставни, был таким скудным, что едва позволял различить обстановку. Но зловоние в гостиной стояло невыносимое. Люси показалось, что там тоже множество мух — до ее ушей донеслось их гудение, — но она была слишком озабочена тем, как бы ее не стошнило, чтобы обращать на них внимание. Она быстро подошла к крайнему окну, повернула шпингалет и распахнула ставни настежь, так что они ударились о стену снаружи. Вид сада, уступами спускавшегося по склону, и порыв свежего воздуха взбодрили молодую женщину. Глядя на окрестные холмы, она немного отдышалась и успокоилась. Двери гостиной оставались открытыми, легкий сквозняк обдувал лицо Люси, и она, закрыв глаза, несколько мгновений наслаждалась этим прикосновением. Она слышала, как мать уже орудует на кухне… и непрестанно жужжат мухи. Люси нахмурилась. Надо открыть другие окна. Для этого снова придется окунуться в зловоние гостиной… Люси в последний раз глубоко вдохнула свежего воздуха и повернулась.
