Андрей Зинчук
Общий район
повесть
Крошка сын к отцу пришел,
и спросила кроха…
В. Маяковский
Это был обычный долгий ночной допрос.
Правда, от обычного допроса он отличался тем, что ближе к утру дело, поначалу казавшееся таким простым, приняло неожиданный оборот, отчего следователь даже растерялся и обернулся к висевшему на стене за его спиной портрету. Сделал он это скорее по привычке, но со стороны могло показаться, будто блюститель порядка искал поддержки. Во взгляде изображенного на портрете старого толстого человека было многое: снисходительная властность отца, скорбь матери, сочувствие брата, нежность сестры… Но поддержки не было — видимо, ее позабыл изобразить на своем полотне художник. Тогда следователь поднялся с кресла, обошел стол, покачался возле подследственного на каблуках и вдруг с силой ударил его по лицу. Подследственный не успел увернуться, очки на его лице перекосились, а по щеке вниз, под воротник плаща поползли красные пятна.
— Вы дурак! — сказал без всякой злости следователь. — Или сумасшедший. Или… — И осекся: подследственный был намного старше его, следовательно, “мальчишкой” называть его было как-то… — Лучше все-таки подпишите, — примирительно добавил следователь и кивнул на лист бумаги, лежащий на столе.
Подследственный упрямо молчал, прижимая тыльную сторону ладони к губам.
— Нет, — наконец буркнул он.
— Но это в ваших интересах!
— Неважно, — глухо отозвался подследственный.
— А что же в таком случае важно? — спросил следователь.
— Мы ведь с вами спорили… Вы помните?
— И я вас убедил. Не вы меня, а я вас. За это вы меня и ударили. И вовсе даже не в моих интересах!
— Вы и в самом деле полагаете, что в чем-то убедили меня? — следователь скучно засмеялся, вернулся к столу, сел в кресло и, наверное, как все следователи на свете, откинулся, заложив руки за голову.
— Не смешно, — сказал подследственный. — Потому что теперь сомнения будут, как… — он поднял глаза к потолку и поискал на нем нужное ему слово. И, как ни странно, нашел: — Сомнения развращают!
— Сумасшедший, — кивнул следователь. — Вы же попросту городской сумасшедший! Ну что вы такого сказали, сообщили такого особенного, чего бы я не знал прежде?
— Я не сказал, а доказал! — огрызнулся подследственный.
В ответ следователь буркнул что-то неразборчивое, понимая, что опять начинается вязкий и бессмысленный спор. И опять было неясно, чем все это закончится, может быть, опять придется бить подследственного.
— Милый мой, — наконец проговорил следователь, усмехнувшись. — Следователь — по сути дела главный хранитель Кодекса — не имеет права даже на личное мнение, не говоря уже о сомнениях! Вы что, этого не понимаете? Кончайте теоретизировать, подписывайте бумажку и можете идти. Кстати, чем вы занимаетесь? Наверно, что-нибудь прикладное? Опыт подсказывает мне, что из вас мог бы получиться… я серьезно! — хороший ткач, например. Вы способны, у вас аналитический ум…
— Это тоже не имеет значения, — оборвал подследственный ниточку едва наметившегося контакта.
— Вы о чем?
— Вы же мне не поверили!
— Ах, это! А что же тогда для вас важно?
— Важно то, что в вашей чистой и не отягощенной сомнениями душе появится пятнышко. Поначалу оно будет крошечным… — подследственный сощурился за стеклами очков. — А потом начнет расти точно так же, как растут на свете все сомнения и все подозрения. — Подследственный впервые за время допроса, так же, как до этого следователь, с заложенными за голову руками откинулся назад на своем стуле. — Предположим, я взял пистолет, пошел и убил великого человека. И ему поставили памятник. Думаете, это будет ЕМУ памятник? Нет, это будет НАМ с ним памятник. Вернее, даже не нам, а мне! — Подследственный в каком-то исступлении поднял вверх указательный палец: — Потому что он такой грандиозный, величественный, а я ничтожный. Однако я сумел прервать его великую жизнь. Я, маленький, распорядился его судьбой. Памятник на площади будет памятником убийце!
— Герострат?.. — не то спросил, не то вспомнил следователь и неосторожно хмыкнул.
Луку взяли в помещении Исторического музея, внизу, в фондах. Следствие началось в двенадцать и длилось уже шесть черных чисел. А дело было очень простое: за нарушение Кодекса требовалась подписка. Никаких санкций — только подписка. А ее-то подследственный как раз и не хотел давать. Кажется, чего легче: дал подписку — и гуляй на здоровье, впредь до нового нарушения. А дальше тоже все просто: под руки и за пределы данного района, в другой, ничем, впрочем, этого не хуже. То, что после подписки обычно следует новое нарушение, — дело известное давно. Таким образом, от подписки до выселения из района (что делалось, разумеется, из самых гуманных соображений и только в интересах подследственных) Луку отделял бы только промежуток времени — более или менее длительный. Материалы, которые время от времени перелистывал следователь, состояли из протокола задержания, докладной записки смотрителя музея и личного Кодекса Луки. Случай же был, глупее которого и придумать нельзя: этот мерзавец ни за что не хотел давать подписку. Вот сидит он тут, зараза, очки блестят!.. А что с ним прикажете делать, если он не хочет подписываться? Бить? Выселять? Что?!!
