В былые времена смотровое отверстие в двери вырезали вручную и раскрашивали в виде человеческого глаза, зоркого и подозрительного. Недремлющее око. Иудин глаз. Вероломный глазок, подглядывающий за заключенным. Тогда оно было круглым. Теперь — просто щель с металлической крышкой.
Она крепко спит, подсунув левую руку под голову, а правую под подушку. Лязг щеколды на тяжелой железной двери тревожит ее сон, и она переворачивается, натягивая на себя край одеяла.
В темноте камеры слышатся глухой стук удара и шипение. Ей чудится запах костра, ей снятся фейерверки и серебряные радуги огней, которых она не видела четырнадцать лет. С треском рассыпаются искры. Дым постепенно просачивается в ее сон, его серые мутные клочки окутывают голову. Сквозь закрытые веки вспыхивают желтые и белые блики огней. Запах паленой ткани и едкий дым проникают в самые легкие. Она непрерывно кашляет, тщетно пытаясь восстановить дыхание, высвободиться из-под одеяла. Ей жарко. Она горит… О боже!
«Пожар! Пожар в третьем блоке!»
Система противопожарной сигнализации срабатывает мгновенно, пронзительно воет сирена.
Коридор наполняется паникой, криками, топотом бегущих ног.
— Быстрей, это у Дин.
— Где же этот чертов огнетушитель? Никогда не найдешь, когда нужно…
— Да быстрее же!
Поворот ключа в замке. В затянутую дымом каморку вливается мощный поток света.
— Господи, куда она подевалась?
— Ни хрена не видать… Дым кругом…
— На полу, у окна — видишь?
— Боже мой, у нее волосы горят!
Чьи-то руки хватают ее за плечи и за ноги и волоком вытаскивают наружу.
— Мокрые полотенца сюда! Живо!
Вся тюрьма поднята по тревоге — вой, шум, вопли. Взбудораженные, жаждущие мести колонистки виснут на дверях своих камер, выкрикивая гневные проклятия и стуча ложками по решеткам.
— Проучить гадину! Так ей, суке!
Раскатистым эхом. Злобно.
— Жги!
— Жги!
— Жги!
На следующий день уже ничто в камере не напоминало о ее присутствии. Мрачное помещение с обгоревшими, покрытыми копотью стенами опустело. На холодном бетонном полу стояли лужи грязной воды, до конца не выветрился запах гари. То, что осталось от личных вещей, было свалено в коричневые бумажные пакеты. Жди здесь. Наручники. В машину. Темное зарешеченное нутро полицейского фургона. Многочасовое сидение на полу.
Изредка она вставала, чтобы посмотреть в окошко. Машина мчалась по шоссе. Она уже забыла, как это здорово, мчаться на скорости… Мимо пролетали легковые автомобили и автобусы, набитые туристами, медленно тянулись друг за другом огромные грузовики с водителями, чьи могучие локти из-под засученных рукавов свисали из боковых окон. Спустились сумерки, проступили огни.
Она стояла у зарешеченного окна, когда полицейский фургон, оказавшись в пробке, затормозил. С правой стороны подъехала машина, и две женщины, сидевшие в ней, принялись без стеснения разглядывать ее, тыча пальцами и отпуская комментарии. Она поспешила скрыться от их внимания, ощущая себя затравленным зверем.
Полицейский водитель оказался добрым малым. Он сочувственно посмотрел на ее забинтованные руки и обожженные волосы. Остановившись на станции техобслуживания Уэтфорд Гэп, чтобы справить нужду, он заодно заглянул в местный магазинчик и вернулся со стопкой из четырех гамбургеров в красных коробках.
— Бьюсь об заклад, давненько ты не ела такого лакомства. — Он просунул ей гамбургер через решетку в дверце, с любопытством наблюдая за выражением ее лица, в то время как она открывала пластиковую упаковку и с наслаждением вдыхала аппетитный запах. — Почему тебя переводят? — Игриво подмигнул. — Захотелось переменить обстановку?
Кейт пожала плечами и ртом, набитым булкой и луком, изобразила улыбку. Она не знала никого из сопровождающих ее полицейских. Один из них, одетый в рубашку и синюю куртку, с прической, напоминающей мочалку из тонкой стальной проволоки, ответил:
— Ничего другого ей и не оставалось, так сказать будет вернее. Девочки пронюхали, за что она сидит.
— Да? — В голосе водителя зазвучал интерес. — И за что же? — Он повернулся, чтобы еще раз посмотреть на нее. — Ты что — скверная девчонка?
Полицейский ответил вместо нее. Ничего удивительного в том, что с ней обращались как с ребенком, дело, как говорится, привычное. Таким образом они демонстрировали свою власть.
— Не спрашивай, — сказал он. — Поверь мне, тебе лучше не знать.
